Повседневная жизнь Тайной канцелярии - Елена Никулина

Доносы и репрессии оказались не в состоянии пресечь «толки» в полках, на основании которых в 1760-х – начале 1770-х годов возникло не менее двадцати дел. Гвардейцы обсуждали возвышение Орловых, а вместе с ним и возможность нового переворота: «Не будет ли у нас штурмы на Петров день? Государыня идет за Орлова и отдает ему престол».^[483] «Што ето за великой барин? – возмущался в марте 1764 года семеновский солдат Василий Петелин. – Ему можно тотчас голову сломить! Мы сломили голову и императору; мы вольны, и государыня в наших руках. Ей де года не царствовать, и будет де у нас государем Иван Антонович». Гренадеры-измайловцы Михаил Коровин и его друзья категорически заявляли: Орлов «хочет быть принцом, а мы и прочие етова не хотим».^[484]

Интересно, что в череде подобных дел 1763–1764 годов наблюдается уверенность в скором восшествии на престол заточенного государя. В 1763 году солдат Кирилл Соколов рассказывал, что Иоанн «живет в Москве в Немецкой слободе и к нему приклонились преображенские». Весной-летом 1764 года преображенцы говорили о скорой присяге и даже о данном Иваном Антоновичем обещании увеличить солдатское жалованье до 30 рублей.^[485]

В апреле 1764 года гвардейцы обсуждали предстоявшее путешествие Екатерины II в Прибалтику. «Врят де быть походу; может де статься не хуже тово, что с третьим императором зделалось», – считали гренадеры-преображенцы; а измайловцы отпускали в адрес государыни «скоромные непристойные слова» и считали возможным ее свержение: «Все триотца да мниотца, конечно де будет такая ж как прежде тревога». Следователи В. И. Суворов и А. А. Вяземский убедились, что подобные разговоры были широко распространены, и даже просили у императрицы разрешения прекратить допросы, так как найти «точного разсевателя» вредных толков было невозможно.^[486]

Уже накануне отъезда императрицы в Ревель, в июне 1764 года конногвардеец Анисим Якимов донес о «непристойных словах» преображенца Степана Андреева: «Как де государыня пойдет в поход, так де Иван Антонович приимет престол»; на это якобы «уже две роты согласны, да согласиться надо нам всей гвардии». Обсуждали этот политический вопрос и солдаты Суздальского полка: «И когда де преображенские и семеновские присягнут, то де и нам нечего делать». Начавшееся сразу же следствие выявило большое количество таких «согласных» – в списке оказалось около 100 человек.^[487]

Проходившие на протяжении 7-10 июня допросы установили наличие оригинального плана урегулирования династической проблемы: предполагалось, что Екатерина «примет принца и возьмет ево в супружество». Автором этой идеи оказался капитан-поручик Преображенского полка Семен Хвостов; он начал уже с этой целью собирать солдат-преображенцев «в свою партию», якобы от имени Екатерины. Гвардейцы полагали, что сама императрица желает таким образом «разведать мысли салдацкие». Реальная Екатерина лично вмешалась в дело – ей не давали покоя «скрытные замыслы» Хвостова. В особой записке она предписала, допросив того по пунктам, выяснить, почему он говорил Орлову, что солдаты за него, а солдатам – о «принце».^[488] За «необузданные свои мысли» Хвостов был сослан в имение (освобожден от ссылки только в 1798 году).

Вслед за Хвостовым под следствие угодили преображенские прапорщик Иевлев и капитан-поручик Соловьев. Обсуждая борьбу придворных «партий», офицеры полагали, что одни хотят на престол Павла, а другие – Ивана, «только кто-то ково переможет?». При этом Иевлев уверял, что заточенному принцу уже якобы присягнул Суздальский полк, а господа в каретах «ездят к Ивану Антоновичу на поклон, которой живет в Шлютельбурхе».^[489]

За несколько дней до попытки освободить шлиссельбургского узника поступил донос на измайловского сержанта Василия Морозова. Тот вел подозрительные разговоры о какой-то «камисии» в полку, от которой «из наших офицеров один не постраждет ли», и сожалел об обидах «птенца Ивана Антоновича», сведения о которых почерпнул из беседы с регистратором Шлиссельбургской крепости Лаврентием Петровым. Доклад о расследовании был подготовлен 2 июля 1764 года; его руководители Неплюев и Вяземский почему-то решили болтливого чиновника не трогать.^[490] Находившаяся в Риге Екатерина это решение одобрила, что выглядит странно, особенно в свете случившейся в ночь с 4 на 5 июля попытки переворота.

Неудавшееся предприятие Василия Мировича хорошо известно; но еще его современники подозревали, что за подпоручиком Смоленского полка стояли «большие» персоны. Разбиравший в 30-е годы XIX столетия секретные бумаги прошлых царствований министр внутренних дел Д. Н. Блудов также знал об этих предположениях – в докладе Николаю I он особо выделил существовавшее «нелепое заключение», что Мирович был «подосланный от правительства заговорщик».^[491] Подозрения эти сопровождают «дело Мировича» вплоть до нашего времени; однако приходится признать, что если такая провокация и имела место, то спрятана она была надежно – никаких доказательств до сих пор не обнаружено.

Попытка Мировича родилась в атмосфере ожидания переворота. Оказалось, что незнатный и никому не известный младший офицер без особых усилий смог увлечь за собой солдат из охраны важнейшей политической тюрьмы, готовых подняться на мятеж по артельному принципу: «Куда де все, то и он не отстанет»; колебавшихся убедили чтением самодельного манифеста.^[492]

Впервые переворотная акция планировалась без участия гвардии. В остальном подпоручик собирался повторить действия самой Екатерины. С выкраденным из крепости Иваном Антоновичем он рассчитывал прибыть в расположение артиллерийского корпуса, поскольку «во оных полках против прочих многолюднее и гораздо больше отважливее потому состоят, как из многих полков лучшие собраны». Так же как и 28 июня 1762 года, предводитель заговорщиков намерен был прочитать заготовленный манифест и организовать присягу новому государю, послать офицеров с «пристойными командами» для захвата крепости и мостов, разослать в «нужные места» тексты манифеста и присяги и увлечь за собой остальные полки.^[493]