Смерть в рассрочку - Борис Сопельняк

— Тогда сделаем так, — положил Гуреев на стол один из списков. — Здесь, кажется, двадцать человек? Допишите-ка сюда его фамилию.

— Я?! — отшатнулся Мирошниченко.

— Ну, не я же! — в некоем подобии улыбки, обнажил зубы Гуреев. — Я его и в глаза не видел. А вы больше двух недель, можно сказать, бок о бок. Наверняка хорошо его изучили и поняли, что это за птица.

— Понял! — неожиданно жестко сказал Мирошниченко и схватил карандаш. — Хорошо понял!

— Вот и отлично, — козырнул Гуреев. — Теперь список полный, можно сказать, «очко»! Разрешите принимать груз?

— Принимайте, — с перекошенным лицом выдохнул полковник. А когда вышел Гуреев, налил полную кружку водки, выпил и рухнул на койку.

На одесском причале вернувшихся на Родину пленных встречала колонна крытых грузовиков. Одних людей загоняли в кузова, других отводили в сторону, третьих, лежащих на носилках, несли в санитарные машины. Около заглядывающего в списки Гуреева стоял возбужденный Поляченко и указывал на тех, кого тот выкликал. Когда ушли санитарные машины, а следом и колонна грузовиков, на причале осталось двести девяносто восемь человек, занесенных в списки Поляченко. В последний момент рядом с ними поставили носилки с еще живым Михаилом.

— Двести девяносто девять? — заглянул через плечо Гуреева Поляченко.

— Двести девяносто девять, — досадливо крякнул Гуреев. — Ни то ни се… Плохо, да? Понимаешь, что плохо? Нужна круглая цифра.

— Да, что-то не то, — замялся Поляченко.

— Вот и хорошо, что понимаешь. Встань-ка в строй.

— К-как? — мгновенно побледнел Поляченко. — Но ведь я…

— Ты не егози, — вроде бы даже ласково попросил Гуреев. — Присоединяйся. От друзей отворачиваться нельзя. Старшина, помоги, — кивнул он стоящему рядом автоматчику.

Тот криво ухмыльнулся, вскинул автомат и его тупым рылом подтолкнул съежившегося до размеров воробья Поляченко.

— Нале-во! Правое плечо вперед, шагом марш! — скомандовал Гуреев, и колонна двинулась к стоящему на отшибе пакгаузу.

Юматов и Мартин, наблюдавшие за этой сценой с борта судна, кинулись в рубку и схватили бинокли.

Колонна медленно втягивалась в распахнутые ворота полуразрушенного пакгауза. Внесли туда и носилки. Потом подполковник построил автоматчиков, потряс какими-то бумагами и, рубанув рукой, отдал приказ. Автоматчики вошли в ворота.

И хотя грохота очередей Мартин и Юматов не слышали, они в ужасе заткнули уши!

А охранники один за другим выходили из пакгауза, дрожащими руками скручивали цигарки и старались не смотреть на крытые грузовики, въезжающие в ворота… Через полчаса мрачная колонна скрылась в надвигающихся сумерках.

— Все! — швырнул бинокль Юматов. — Больше не могу! Эта работа не по мне. Ухожу! — бережно снял он мундир. — В священники. Или я замолю этот грех, или наложу на себя руки.

* * *

Отгремели залпы победных салютов, превратились в руины Хиросима и Нагасаки, родились первые послевоенные дети, на изрытых траншеями полях зазеленела посеянная вчерашними солдатами озимая пшеница, близилась к завершению трагедия советских военнопленных.

В конце войны в западной части Германии находилось около двух миллионов советских граждан. После капитуляции рейха эта цифра ежедневно увеличивалась на двадцать-тридцать тысяч человек.

Но в советской зоне находилось несколько тысяч английских и американских военнопленных, их возвращение впрямую зависело от того, насколько быстро будут переданы советскому командованию русские пленные. После подписания Лейпцигского соглашения англичане и американцы перестали церемониться с оказавшимися в их распоряжении русскими. За два месяца они перегнали в советскую зону около полутора миллионов отчаявшихся людей.

Но не все позволяли обращаться с собой, как с бессловесными животными. Закаленные войной и пытками, они сражались до конца.