Нибелунг - Максим Анатольевич Кич

Кич Максим Анатольевич

Нибелунг

Нибелунг

Голуби взмахнули крыльями разом - хлопнули выстрелом. Взбесилась тень, да и рассеялась. Ивашка бежал, только что не сшибая лбом ветхие перекрытия, и когда раскрывал рот в безумном и страшном крике своём, то между верхней его губой и нижней провисала искрящаяся низка слюны.

--Он живой!-- кричал Ивашка подымая в воздух чердачную пыль и мелкую стружку,-- Живой он!

Вот он, Ивашка, выбежал на свет. Лицом сер. Одеждой сер. И нет за ним ни возраста, ни разума.

Блаженный Ивашка.

Жидкие бесцветные вихры. Бельмо на левом глазу.

Ивашка-юродивый.

--Давеча у рынка видел,-- упал на колени, отдышался,-- у рынка... живой он...

Нибелунг сидел в проёме круглого окна, свесив одну ногу, и смотрел наружу. Солнце и листва играли на его лице в озорную игру, но сам он был мрачен и на дне его глаз в самый солнечный день можно было разглядеть звёзды.

Глыба - казалось Ивашке.

--Значит, жив Герцог, говоришь?-- Нибелунг рыж.

У него пальцы музыканта и очки в пластмассовой оправе с канцелярской скобой вместо одного винтика. И чудится Ивашке, что весь он состоит из частей.

Не глыба - груда. Пошевелится - и свалится в ковши рук рыжая бородатая голова, а потом и руки с деревянным стуком покатятся по полу. Упадут прямо здесь: в голубиный помёт, в труху, в густую сизую пыль.

--Как есть говорю... Живой... А ты... ты голову не роняй. Грязно тут.

Солнце разбилось об очки Нибелунга и брызнуло кипятком в глаза Ивашке.

--Подойди,-- приказал Нибелунг,-- я сам хочу посмотреть.

Ивашка с коленей вставать не стал, подполз на четвереньках и сел перед Нибелунгом, как садится верная собака в ожидании кости. Нибелунг возложил свою левую руку на макушку юродивого, зарылся плоскими мозолистыми пальцами в вихры, словно что-то среди них выискивая.

И перед его глазами предстала другая картина: весь город, пронизанный тонкими светящимися нитями, все люди, нанизанные на эти нити и паутины сплетённые над городом. Герцог был среди них. Живой. Нетронутый недугом. И было в нём другое, чего раньше Нибелунг не видел: тоненькая светлая ниточка уходила вверх и в сторону, вплетая его в общую паутину. У самой головы Герцога ниточка становилась толще и окутывала его мерцающим коконом.

Нибелунг сжал кулаки - только что не выдернул у Ивашки остатние волосы. Встал.

Всё же - глыба. Отодвинул Ивашку, сказал следовать.

Они спустились вниз. На два этажа по деревянным скрипящим ступеням. И ещё на пять ступеней по мокрому кафелю.

Путь они отмерили по-разному. Ивашкиных шагов - вдвое больше. Всю дорогу Ивашка смотрел на птиц. Птицы резали воздух, пили из луж, сидели на проводах. Провода, птицы и вода в лужах были чёрными. А воздух...

Тут Ивашка попытался представить, какого же цвета воздух на самом деле. Быть может, он имеет цвет лишь когда никто на него не смотрит? А если так, то почему бы не застать его врасплох...

--Не отставай,-- Нибелунг шагал широко и не видел птиц. Он видел - Ивашка знал это - тоненькую сияющую нить. Ниточка была совсем слабой, но тайные знаки Нибелунга сгорели, соприкоснувшись с нею, как сгорел бы хворост, подброшенный в жаркое пламя.

Ивашка прибавил шагу, и вот уже за чугунной оградой заблестела вешняя, вспучившаяся вода. Вода была холодной и колкой, а под водой стояли во весь рост молчаливые утопленники. Сверху их не было видно, но юродивый прекрасно рассмотрел их своим левым глазом.

И чёрные птицы, парящие над рекою тоже их видели.

Раньше Ивашка замечал над водою и белых птиц, но потом они исчезли. Теперь птицы были исключительно чёрными. Ивашка предположил, что белым птицам не годилась в питьё чёрная вода - вот и умерли они, когда в дальнем-дальнем лесу пересох последний белый источник. Белые птицы легли тогда, покорные своей погибели, и их белые перья устлали ложе пересохшего ручья, так что издалека можно было подумать, что белая вода доселе бьёт из-под земли.

А Нибелунг видел перед собой асфальт и людей с газовыми горелками, которые раскатывали гудрон по серым бетонным панелям. Воздух над газовыми факелами пенился, искажая пляшущие и пузырящиеся тени.

Встречные сторонились Нибелунга. Это Ивашка заметил давно. Даже тогда, когда Нибелунг пришёл за ним в пустынь, и встречать Нибелунга высыпало множество чёрных людей с тяжёлыми стальными прутьями, они, эти чёрные люди, не могли подступиться. Старейший из них, высохший и злобный, держал вязанку зажжённых свечей в одной руке и крест в другой. Он сыпал проклятьями и грозил страшными карами, но Нибелунг молча шёл и сыпал по ветру тяжёлым пеплом из своей левой руки. Так он подошёл к Ивашке и указал на двери. А Ивашка, не в силах противиться, зашагал по пепельной дорожке, лишь только удивляясь, как в ладони этого странного рыжего человека могло поместиться столько пепла.

За Ивашкой нет греха. И никогда не будет.

Грех есть там где есть разум.

Нет греха за юродивым - а потому не будет его и за Нибелунгом.

Ивашка заплатил за двоих сполна.

--Не отставай,-- вот уже они идут дворами в густой и влажной тени.

В чьём-то доме натужно и фальшиво пиликала скрипка. Ивашка левым глазом увидел полную девочку, которая верила в то, что она - уродлива. Ивашка хотел дотянуться до неё, сказать, что всё у неё будет замечательно, что жизнь её станет однажды одним нескончаемым праздником, но звуки смолкли, и эта несказанная ложь осела на Ивашкиных губах и напоследок он успел лишь бросить взгляд вперёд, туда, где в заскорузлой кирзовой грязи лежала сломанная кукла, так похожая на повзрослевшую девочку со скрипкой.

Ивашка проглотил пару солёных слёз, и совсем было расстроился, но озорной воробей, забавно переваливаясь с боку на бок, пересёк ему дорогу и это было до того потешно, что юродивый брызнул слюной и клокочущим смехом и думать забыл о сломанной окровавленной кукле.

--Жди здесь,-- Нибелунг указал на скамейку и скрылся за дверью подъезда.

Скамейка была старой, исчёрканной и опаленной. Ивашка присел и только оглянулся назад, чтобы вновь отыскать весёлого воробья, как буквы под его ладонями ожили и расцвели молодыми жизнями. Жизни тянулись из окрестных домов разноцветными нитями - шерстяными, капроновыми, суровыми - обматывались вокруг скамьи и уносились вдаль. Одна из них, неверная фиолетовая ниточка, была ещё совсем новой, но Ивашка ощутил на другом конце её леденящую