Несносный характер - Николай Фёдорович Корсунов

— Там материальная ответственность бригадная?

— К сожалению, да. Но напарница, говорят, талантливая девочка. Проверенная. — Глянул на часы. — Слушай, что если мы в кино на восемь, а? Я просил оставить пару билетиков. На всякий случай. Леночку к нам… А?

— Игорь…

Инка стояла, прижавшись спиной и ладонями к платяному шкафу, пристально, тоскливо смотрела в лицо парня. Он незаметно шевельнул лопатками: «Ну и глазищи! Словно у волчонка! Навек запугана».

— Игорь… Я пойду с тобой в кино. Пойду. Только прошу… без дон-жуанских выходок… Хочешь, будем дружить, по-настоящему дружить… Зачем позволять лишнее…

Глаза его кузнечиками скакнули в сторону. Он криво усмехнулся:

— Конечно! Мы же с тобой образованные, по десять классов в голове. Наша мораль должна быть чище поцелуя младенца. — Помолчав, добавил совсем другим тоном: — Просто дружить я могу и с девчонкой…

Инка прикусила губу и отошла к окну.

— Вот и наговорились. Зря, выходит, старался.

— Завтра к Белле явись! В девять. Одно с другим не мешай…

Он торопливо одевался и зло поблескивал очками в сторону Инки, стоявшей к нему спиной. Хороша она была в стареньком ситцевом платьице, в простых чулках, обтянувших стройные ноги, ровно отрезанные, гладко причесанные каштановые волосы подчеркивали гордую линию высокой шеи. Ох, хороша! И недоступна для него, как черт. А ведь хлопцы рассказывали… И чего строит из себя недотрогу? Впору жениться, впору забирать ее с этой вот кучерявой прибылью… Ну, нет, не так сразу! За последние три дня он обдумал, как вести себя с ней. Кнут и пряник — вот что для нее подходит…

— Будь здорова!

Игорь хлопнул дверью.

— Мамуля, зачем ты дядю обидела? — Леночка уставилась на мать с огорчением и непониманием. — Он столько конфеток принес. Папка никогда не приносил…

— Мы сами, доченька, будем покупать конфетки. Много-много!

Инка не двигалась. Видела, как из вестибюля вышел, сутулясь и косолапя, Игорь. Свернул за угол.

Над городом опускались мартовские неранние сумерки. Глаз уже не находил знакомых очертаний, блуждал в частой россыпи вспыхнувших огней.

Тошно было Инке в этот вечерний час.

Дружить можно только с девчонкой… А если ты женщина, да еще красивая… Не понял, неужели нисколько не понял он ее состояния? Хотела угореть, забыться на вечеринке — не вышло… Начала согреваться его заботой и участием — сам все опошлил и оплевал, точно без него мало плевали ей в душу…

Ночью Инка почти не спала: забудется на полчаса и вновь вздрогнет, проснется, будто ее кто-то в бок толкнет. Думалось, Леночка ворочается, но дочь спала уморенно, находилась с мамкой в поисках квартиры. Из открытой форточки тянуло свежестью талого снега и угольной гарью — в городе десятки котельных дымили. Иногда по улице проносился полуночный таксист, тогда по потолку скользил оранжевый отсвет фар. Инка следила за этими отсветами, словно ловила чей-то ускользающий взгляд.

Жизнь в гостинице не унималась ни на час. И в два, и в четыре часа ночи слышала Инка хождение по коридору, приглушенный говор, щелканье дверных замков. Люди приезжали, уезжали, прилетали, улетали. Всех гнали какие-то заботы, которые отрывали от уюта квартир, от семей. Но у этих людей было великое преимущество перед Инкой: почти каждый имел в кармане командировочное предписание, человек знал, куда и зачем ехал, его расходы окупались государством, а Инка жила на собственные, кровные. Пожалуй, только теперь она узнала истинную цену деньгам. В доме свекрови Инка презирала деньги, потому что там они были культом, им поклонялись, как язычники идолу. И приучали к этому Инку. Когда увидели, что в сельмаге она зарабатывает какие-то пятьдесят-шестьдесят рублей, а иных, «левых», доходов не умеет и не хочет извлекать, поднялись всем домом: уходи из магазина! Григорий и ночью не успокаивался: лежал рядом, гладил ее голое плечо и упрашивал: «Уйди, растрату еще допустишь… Ты очень уж честная, такие свободно растрату допускают. А нынче время какое, нынче только дурак-бульдозер да курочка от себя гребут… Лучше дома сиди, маме помогай, книжки читай…» Донял-таки. Уволилась — свекровь сразу же двух подсвинков выторговала: рабочая сила прибавилась. А потом трех гусынь докупила — к своим семи. С тихой радостью, доброхотно мурлыкала: «Нам таперича только и дела: шевыряйся помаленечку возле свово хозяйства! На базаре — знаешь, скоко гусь стоит? Семь целковых. А у нас сто гусят вылуплются, Смекаешь? Таперича, слава те, не запрещают всякую разную живность даржать, волю вольную дали…» Жили Кудрявцевы одним домом, а писались как две отдельные семьи — чтобы можно было скота побольше держать.

И некогда стало Инке книжки читать, некогда было в кино ходить, не оставалось времени на то, чтобы за собой следить. Вскакивала чуть свет, нерасчесанная бежала коров доить, помогала свекрови делать замес из отрубей для птицы, ставить в печь чугуны с картошкой для свиней… И руки ее до локтей были в отрубях, а ноги обуты в какие-нибудь разбитые опорки — наскоро, второпях… Ночью все косточки ныли от усталости. Инка допытывалась у Григория: «Зачем нам столько скота и птицы? Зачем нам деньги? На свет некогда глянуть!..» Он сосредоточенно, по-хозяйски молчал, потом пояснял: «Новый дом построим, самый лучший в поселке. Чтоб всем на зависть… А позже и «Волгу» свободно заналыгаем… Сдадим с тобой на любительские права, и… люди скажут: здорово Кудрявцевы живут, позавидовать можно!..» Инка вздыхала и поворачивалась к мужу спиной.

Думая сейчас о тех ночных разговорах с Григорием, Инка вспоминала и о вечеринке у Эдика: здесь тоже о заработках говорили, о личных автомашинах, о планах взять от жизни все… Ну, ладно, там малограмотные жадные старики, там недалекий Григорий, приросший пуповиной к дому, к усадьбе — они понятны. А ведь тут инженеры, артисты, музыканты, студенты, изъясняющиеся на иностранных языках! Как понимать их?..

В короткие крестьянские ночи — ложись поздно, вставай рано — Инка не успевала обдумывать планы на будущее. В своих мыслях она больше жила неярким, но дорогим прошлым и обрыдлым настоящим. Теперь, оставшись один на один с жизнью, без работы и денег, она сделала скорый и категорический вывод: миром правят деньги. Из-за них люди становятся лживыми, корыстными. А без них — никуда! Откажет утром Белла Ивановна в работе — не прописана, с малым ребенком, — что делать Инке? В село возвращаться, на злобную радость Кудрявцевым: «Что, попробовала градской жизни?!» Или быть любовницей Игоря? Ведь он «просто дружить может и с девчонкой!»

С больной головой, с темными провалами глаз поднялась Инка утром, рассчиталась за гостиницу и, взяв Ленку,