Татьяна Ларина - Евгений Петрович Василёнок

бесспорно. В конце концов, она ни на кого и не в обиде за это. Однажды она вычитала где-то такую фразу: «Талант — это как деньги: когда нет — так нет». Что правда, то правда. Нету, и все тут, и ничего уже не поделаешь, и никому никаких претензий не предъявишь.

Вот только жить бы так, чтобы каждый день о чем-нибудь узнавать. Прожила день — и почувствовала: сегодня я узнала о том, о чем вчера даже и не подозревала. Прожила новый день — и опять удивилась: а ведь и сегодня что-то прибавилось во мне, и сегодня я встретилась с чем-то таким, что навсегда останется со мною. И так день за днем…

Да, я знаю пока совсем мало, настолько мало, что даже обидно. Вот прочитала я в романе такие слова: «Я себя сравнивал с Эдипом». Прочитала и растерялась. В самом деле, кто он такой, тот Эдип? Почему я ничего не знаю о нем, даже не слыхала такого имени? А кто-то другой знает… Знает не только, кто такой Эдип вообще, но и знает о нем нечто такое, что дает ему возможность сравнивать и делать из этого какие-то выводы.

Или вот еще. В последних известиях вчера сказали: у нас будет построен синхрофазотрон на десять миллиардов электронвольт. Опять неизвестно, что это за страшилище такое — синхрофазотрон? И почему — электронвольт, а не просто вольт? Я ведь изучала физику, электричество, мы даже опыты делали. Брали, например, две катушки, прикрепляли к ним такую железную пластинку, которая называется якорем, с шариком на конце, потом присоединяли к катушкам батарейку от карманного фонаря — и получался электрический звонок. Шарик молотил по блестящей чашечке, а та заходилась от звона. Преподаватель говорил, что батарейка имеет четыре с половиной вольта, это я хорошо помню. Еще я знаю, что в нашем общежитии напряжение двести двадцать вольт, а в магазинах, между прочим, продают утюги на сто двадцать семь вольт, и они не подходят. Шура Зворыкина специально ездила в Минск, чтобы купить утюг на двести двадцать вольт. Одним словом, что такое вольт — ясно. А вот электронвольт…

Да, на свете существует страшно много вещей, о которых не имеешь ни малейшего представления.

Я не знаю, что такое спиннинг. Не читала Еврипида. Не ездила на такси. Не видела живого писателя. Не слышала, как звенит настоящий баккара. Не представляю, что такое сердоликовая бухта. Не ела антрекота. Я даже не целовалась. Честное слово!

Девчат долго не было, и Татьяна, не дождавшись их пошла в кухню, включила чайник и с наслаждением выпила два стакана кипятка с остатком позавчерашнего батона. И тут вспомнила, как Шура Зворыкина сказала однажды: «Знаете, девчата, каким должен быть чай? Он должен быть, как поцелуй любимой женщины — горячий, крепкий и сладкий».

А я еще ни разу не поцеловалась…

Интересно: где можно прочитать про электронвольты? А обыкновенный вольт, между прочим, это вот что такое, я сейчас вспомнила: это единица разности электрических потенциалов или электрического напряжения и электродвижущей силы.

Прежде чем лечь спать, Татьяна открыла свой чемодан и вынула из него небольшой сверточек, что лежал, завернутый в газету, на самом дне, под бельем. Тут было все ее богатство. Ее будущее платье из черного панбархата. Завтра она обязательно купит ровно четыре метра. Чтобы получилось длинное, до самого пола. А сошьет потом уже, зимою. О своем приобретении она пока что ничего не скажет девчатам.

Татьяна развернула сверточек, еще раз пересчитала деньги. Их было ровно сто рублей. Четыре бумажки по двадцать пять рублей. Ох и нелегко же вы мне достались, мои дорогие! До чего же жалко расставаться с вами.

Девчат все не было. Где-то они сегодня загуляли. Наверно, после кино пошли еще в парк, на танцы.

Она так и уснула, никого не дождавшись.

Сон был неспокойный, тревожный, она несколько раз просыпалась с ощущением какого-то непонятного недовольства — то ли собою, то ли еще кем. Она вскакивала, садилась на койке и испуганно всматривалась в темноту, не понимая, где она и что с нею. Один раз она даже бросилась спросонья к двери, ей показалось, будто кто-то зовет ее, громко и настойчиво.

Утром Татьяна встала сразу, хотя обычно она любила понежиться в постели, полежать с закрытыми глазами, преодолевая дремоту. Девчата еще спали. Стараясь не беспокоить их, Татьяна делала все тихо, осторожно. За какую-то минуту оделась, привела в порядок койку. Дверь открыла совершенно неслышно. Проскользнула в коридор, оттуда в умывальную и, не позавтракав и даже не выпив чая, выбежала на улицу. И все это она делала так, словно все время ее кто-то подгонял, подталкивал.

Да, да, я должна убедиться. Должна убедиться сама, обязательно. Потому что иначе я буду потом всю жизнь мучиться. Мучиться из-за того, что в какую-то минуту плохо подумала о человеке, а затем ничего не сделала, чтобы убедиться в обратном. Мне надо пойти к нему. Я же не имела никакого права думать так. Мало ли что мне могло показаться. Я пойду к нему, и он сам все подтвердит. И если уж на то пошло, я попрошу у него прощения. Он, конечно, поймет меня и простит. Федор Федорович, скажу я ему, простите, пожалуйста, и не обижайтесь. Я, конечно, виновата, потому что, думая так, я в. какой-то степени бросила тень и на вашего земляка. Видите, какая я глупая. Но это в последний раз, Федор Федорович, честное слово. Я научусь разбираться в людях.

План поисков определился сразу. Она пойдет в институт, ведь он сам говорил, что приехал на сессию. Там совсем не трудно будет найти его. Татьяна ни капельки не сомневалась, что найдет его быстро. Это же не иголка в стоге сена. Да и город не такой уж большой. Не Москва и даже не Минск.

На улице Татьяне встречались только редкие прохожие, и она поняла, что отправилась на поиски слишком рано. Действительно, часы на углу показывали начало седьмого.

Можно было не торопиться. Даже хорошо бы переждать где-то часок, не меньше. Татьяна вспомнила, что квартала через три-четыре отсюда находится небольшой скверик.

Она пошла медленней. Дома в этом районе были небольшие, одноэтажные и почти перед каждым — палисадничек. В воздухе стоял приятный аромат роз, жасмина и еще каких-то цветов, названия которых она не знала. «Вот даже и этого я не знаю, таких простых вещей,— упрекнула себя Татьяна.— А это уже совсем никуда не годится».

Татьяна стала с любопытством рассматривать дома.