Вдовушка - Анна Сергеевна Чухлебова

всего, – сверхзначимость ежедневной возни для окружающих. Будто нет вокруг ничего огромного. Нет недосягаемого космоса и его ослепительных металлических шариков, звезд. Будто не началось всё по непостижимой причине (по какой? кто подскажет?) и по не менее непостижимой причине когда-то закончится. Будто всё, что у нас есть, – это сроки, прихоти босса и слишком короткая юбка Марины, ее сочные, неуместные ляжки, веский повод для судов и пересудов. Вы в своем вообще уме, але? Но по умолчанию считалось, что вроде как не в своем уме я. Творческие люди, чудачки, должно быть простительно, – а всё равно тянет хмыкнуть в кулачок. Главное, сдай вовремя макет. Еще не готово, кстати? Иван Иваныч просил до обеда!

Вечерами мы с мужем были настолько уставшими, что и поставить чайник казалось подвигом. К пятнице хотелось только залить всё это алкоголем в шумном баре. Субботу мы лежали пластом. В воскресенье накатывало тревожное ожидание новой недели. Мы не умели жить воскресенья, не находили себе места. Раз в две недели делали уборку, без любви и радости, без малейшего удовлетворения. Волочили ноги в спортклуб, подрыгавшись, чуть-чуть веселели – и будто бы вспоминали, что всё еще очень молоды: обоим не было и тридцати. Но только сунь нос домой – вечер потерян, предчувствие зловещего, неизбежного, новой пустой выматывающей недели накатывало и полностью перекрывало воздух. Надо было чем-то себя занять, отвлечь, порадовать. И мы выбирались в ТЦ «Горизонт», самый большой в городе. Ходили, смотрели, с удовольствием покупали вещи, чтобы носить их на ненавистную работу. Глянешь в зеркало, когда моешь руки в уборной, – и отмечаешь, что новая рубашка тебе к лицу. На обед съедаешь столовское мясо под сырно-майонезной корочкой – и вроде не так уж и хочется самоубиться.

И это был совершенно такой же вечер в ТЦ, как и всегда. Мы валандались от распродажи к распродаже. Я бросалась на кожаное, неоновое, драное, всё самое непонятное. Муж нудил, что я уже взрослая, и смотри, какое платье в цветочек. Я затевала песню, что у меня и туфель под него нет, и вообще, мне не нравится, на что я в нем буду похожа? Недовольство пухло, как туча, но никак не разряжалось громом ссоры. Было нудно и душно, как в пасмурный день, в который ничего не происходит. Мы заговорили об отвлеченном, замели сор под половичок. Вроде почище, но только тронь – и всё засыпет радиоактивным пеплом.

В Ростове нет метро, и люди приходят толпиться в ТЦ. Принято наряжаться, чтобы оценивающе смотреть друг на друга. Две армяночки в струящемся белом, крупные золотые серьги, глянцевая смоль ресниц, ах, лето красное. Молодая мать, прозрачнокожая, розовая, пышущая; в слинге, как сморщенный бутон, квакает ртом младенец. Родился – привыкай к шопингу, халявить некогда. Заспанный папаша катит сзади коляску; она напоминает плавностью линий дорогой авто. Подростки ходят стайками; наверное, потому что у них всегда тайны, тайники, лихие разбойничьи нычки. Где тот момент, когда цыпленок превращается в курицу? Вот-вот, я снова об этом. Какие-то просто взрослые люди, по-южному нарядные женщины в цветных гипюровых платьях и на каблуках. Гипюр плотен, да и цвета в тренде, вот только моргни – и всё это безнадежно устареет и потащит своих хозяек за собой. Ну, толпа. Я так устала ходить с вами и на вас глазеть. Не лучше ли бросить взгляд поверх, где-то же должен быть обещанный горизонт.

Высоко-высоко, под самыми потолочными лампами, маячат розовые кошачьи уши. Да ну. Густые русые волосы ниже плеч, копна волной. Глазища – темные, огромные; их взгляд неотрывен. В будущем, которое сейчас невозможно и вообразить, я буду встречать такой же на солдатских шевронах. Но пока я не узнаю́ в нем икону; я смотрю дольше всяких приличий, я сама не понимаю, что делаю. Вдруг вечность подернулась рябью, читаю по глазам как по слогам: «За-бе-ри ме-ня», беззвучная мольба. Ее я не выдерживаю, взгляд скользит вниз. Смешная цветная одежда, безумные пятна, зеленые, рыжие, желтые. Левая рука пристегнута к девочке в голубом парике, правая – к девочке в красном, меховые наручники. Обе они едва достают парню до груди. Это, значит, развлечение такое: ходить вместе, чтобы все смотрели. В кошачьих ушах, в париках. Да, это, должно быть, весело. Только парень снова ловит мой взгляд, и всё происходит очень медленно, долго, и вот, сверкнуло напоследок. Мальвины несутся вперед неутомимо, с гиканьем, с гаканьем, уводят тебя.

Муж гундит: «Вот это уроды…», невозможно быть такими, и я малодушно: угу, ага, только отвянь. Радостный холодок в сердце, какой бывает, если, случайно взглянув на небо, встретишь двойную радугу. Разуть бы глаза, чтоб заметить все чудеса, все фокусы, которые приготовил для нас веселый Господь, а то вечно не видим, всё пропускаем. Глаза в землю, да и самим недолго. Но всегда ведь мучительно жалко, когда Солнце скрывается за горизонтом, оп, на прощанье мигнул пылающий бочок, было и нет. И я, может, неделю целую думаю, что было бы, если бы я и правда тебя увела, забрала, поймала б сачком солнечный зайчик, чтобы любоваться им потом, в темноте, оставить его себе навсегда. И – как всегда, незаметно, – в какой-то момент я думаю об этом в последний раз.

…Но ведь дважды в одну воронку еще как попадает – и когда-то потом я увижу на комоде у тебя в комнате розовые кошачьи уши. Жизнь тянет носок за балетной стойкой, подражает искусству, в пуантах мозоль на мозоли. И где-то наверняка существует реальность, в которой я так и не узнала, что будет, если я тебя уведу, заберу. Реальность, в которой я думаю о возможности этого в последний раз, – и сама не замечаю, как этот последний раз происходит. Реальность, в которой ты растворяешься, будто бы тебя и нет, жизнь ногу сломала, сидит, насупившись, в гипсе, затеи все свои бросила, позабыла. Вяжет крючком? Кто ее разберет. Но все-таки, даже после всего, чему еще предстоит случиться, после страшных дней и тяжелых ночей, невыносимых недель, с дверей слетевших петель, тайфуна, урагана, водящего за нос тумана, кромешной брехни и чудовищной правды, после всего, после всего, что будет, – я так счастлива видеть на комоде в твоей комнате эти нелепые, вздорные кошачьи уши, которые ты нес на голове под потолком дурацкого торгового центра, и уже только этим сердце мое уронил.

Спору нет, глупейшая затея: ловить солнечный зайчик, чтобы его сохранить. Но ведь обреченное, равнодушное бездействие меня бы убило.

Момент, когда я подумаю о тебе действительно в последний