Новый год в октябре - Андрей Молчанов

За ночь написал пять стихотворений. Подряд. Накатило. Утром перечел и восторженно осознал: получилось! Значит, могу!

Светлые чувства омрачила теща: сижу, видите ли, над своими писаниями, грызу ручку всю ночь, потом дрыхну до полудня, а ей вставать, отводить ребенка в садик — было бы из-за чего! Тесть тоже вмешался, сказал, что не уважаю их старость. Я ответил аналогично про свою молодость. Ну, скандал. Поехал, а вернее, сбежал из дома в редакцию, хотя сегодня мог бы в ней и не появляться. Но не доехал: что-то случилось с машиной. Катастрофический расход топлива. Пришлось завернуть в гараж в надежде застать кого-нибудь из специалистов. Застал Игоря.

— Что-то с зажиганием, — пожаловался я, опуская стекло. — Бензин жрет, как волчица.

Ни слова не говоря, однако, с видимой неохотой и неприязнью даже, он показал коротким взмахом руки — открывай капот. У нас с ним в последнее время, по-моему, подпортились отношения — думается, я измучил его всякими «достань-устрой-почини» при нулевой практически отдаче со своей стороны.

Подошла и остальная публика: кто с советом, кто полюбопытствовать. Постепенно вокруг машины сгрудились человек шесть в попытке поставить диагноз.

— Течь, — изрек Игорь, осмотрев движок. — Она! — И оказался прав, хотя поначалу такая гипотеза подверглась резкой, нецензурной критике.

Треснул бензопровод. Новую трубку Игорь мне подарил, но так как сам он куда-то торопился, а никто из праздношатающихся советчиков сменить ее не пожелал (копеечная работа), я, человек в технике несведущий, впал в стремительную меланхолию.

— Трагедия? — поинтересовался Игорь, и опять в голосе его я ощутил странную недоброжелательность.

Поведал: редакция далеко, дом близко, но там филиал ада, и куда деться — не представляю.

— Могу прихватить с собой, — предложил он. — В гости к приятелю моему. Художник, реставратор, йог, очень похож на тебя то есть, как устроен телевизор или машина — ни бе ни ме, каменный век, но знает, в чем смысл жизни и вообще то, до чего наука пока не добралась. Подруга моя туда подъедет, кстати, посидим…

Это был расчудесный вариант.

Поехали на его «Волге». Когда он успел отремонтировать ее — загадка. Мне бы жизни на такое не хватило. Все же, как ни кичись духовностью и интеллектом, а специалист — это… Стоп. А есть ли во мне духовность, вот вопрос! И если независимый ответ на него отрицателен, тогда я вообще банкрот. Вводящий того же рукастого Игоря в заблуждение своим общественным статусом и стихотворными публикациями. Тогда я — ничтожество… Вот так.

Дверь нам долго не открывали. Наконец послышались шаги… всхлипы… и на пороге возник плачущий, с сумасшедшими глазами парень. Мелко икая, он вытирал скрюченной, как у прокаженного, кистью руки распухший нос. И било его всего, будто испуганную лошадь.

— Про-одал! — прогнусавил он с горькой торжественностью. — Себя!

Тут я заметил, что одет он в купальный халат, и только в купальный халат. Борода у него была неестественно клочковатая, словно вначале ее решительно начали стричь, а затем раздумали, да так и оставили.

— Про-одал! — мотая головой, канючил парень, готовый брякнуться нам в ноги. — Все-о!

— Что продал-то? — равнодушно осведомился Игорь и представил мне человека: — Олег.

— Вот! — Тот протянул ему мятый паспорт. В паспорте стояла устрашающая печать: «Захоронению не подлежит».

— Наглядным пособием для студентов, значит, пойдешь, — сказал Игорь, разоблачаясь. — Перед вами труп закоренелого, значит. Видны явные изменения печени… Ну а чего? Сам же говорил: тело — кокон, оболочка, главное — дух… Дух-то не продан пока?

Олег, зажмурив глаза, треснул себя кулаком по лбу в отчаянии.

— Ну ладно, — сказал Игорь, обнимая его за плечи. — Тебе же не завтра концы отдавать? Выкупим кокон. Пойди, умойся; борода… чего такое? Стриг?

— А выкупить? — оживился тот. — Можно разве?

— Устроим, — пообещал Игорек. — Все можно в нашем мире, где правят дензнаки. Как в другом, загробном, это у тебя спрашивать надо, ты в курсе вроде, а тут, в предбаннике, придумаем.

— Уже два дня… ни-ни! Хотя бы каплю! — бормотал Олег, позволяя увести себя в ванную. — Ни грамма! И знаешь, авангард — не то, не мое. Я понял… — Шум воды скрыл, чего он понял.

Я взвесил обстановку. Вывел для себя уныло: остаюсь… Особенное желание продолжить знакомство с художником, правда, отсутствовало. Неудачник и деградант. Видели. И, увы, не раз.

После ванны тот вернулся в джинсах, свежей рубашке, без бороды, причесанный, помолодевший и явно успокоившийся от недавних переживаний. Игорь накрывал стол, доставая из сумки снедь.

— Прошу прощения… — сказал мне художник подавленно. — Срыв. Очевидно, я показался вам не в лучшем свете…

— О чем вы? — пришлось возразить мягко. — Я сразу догадался по вашему лицу, что вы эстет и у вас большое личное горе.

— Х-хэ! — отреагировал на такой диалог Игорь.

Затем пришла подруга моего приятеля — Ира. Нежная, добрая, красивая девочка, все в меру — умница, но не заумная, скромная, но не ханжа, — в общем, таких мы ищем, но не находим. И если для него она просто подруга, то имею дело с человеком недалеким. Я бы женился на такой столь же поспешно, сколь солдат поднимается по команде «в ружье!».

Реставратор при появлении дамы преобразился: стал обходителен, слащав даже, ручку ей поцеловал, и по всему чувствовалось — стремился произвести наиблагоприятное впечатление. Собеседником он оказался неожиданно интересным и умным, я себя прямо-таки дикарем ощущал, слушая его суждения, где ничего не было вскользь, упрощенно и категорично. Искусство он понимал, опираясь на знания и уж после на самостоятельно выстраданное в отличие от меня — уяснившего десяток несложных категорий и уповавшего в оценке художественной истины на вкус слепых ощущений. И я, и Игорь были самоуверенными пустышками перед ним — беззащитным, спившимся, но куда более цельным и вообще мыслящим.

Разговор, впрочем, развивался по схеме банальной: от искусства к философии, от философии к мистике, от мистики к религиям и структурам, их воплощающим. Последняя тема почему-то пробудила красноречие у Игоря, до сей поры подававшего лишь реплики.

— Вот церковь. Любая там. Буддизм, христианство, — разглагольствовал он, отправляя в рот здоровенный кусок ветчины. — Ну для чего в принципе? Первостепенная задача — удержать людей от низости и подлости, так? Проповеди, «не убий» всякие… Но как учреждение она отталкивает! Это же разное… Учреждение — значит, начальство, шестерки-карьеристы, а вера — души человеческие. И как подумаешь, что этот благочестивый поп — жулик, так сразу и… отпадает все.

— Опять-таки, — сказал Олег. — Ты говоришь о пути раскола, а он приводит к секте — той же организации. Те же квакеры — наглядный пример. Это Темучин говорил в Бухаре: молиться, дескать, можно везде, необязательно в храме… Но вряд ли он, первый фашист, исходил из идеи, что бог — в каждом из человеков…