Дьяволы и святые - Жан-Батист Андреа

Сверхзвуковой «бум».

Я уже привык к этому звуку. Может, что-то на карьере или какая-то мина вдалеке, но даже это не объясняло давление в ушах и груди, ощущение, будто на мгновение открывается портал в другой мир. Я даже не подозревал, насколько был прав.

Несмотря на все усилия, Лягух ничего не нашел. Покачиваясь по привычке, он вышел из спальни, а между кроватями полились потоки пота и разочарования. Мой сосед Проныра сполз под кровать, посмотрел на меня, прижал палец к губам: «тс-с-с», как в первую ночь неделей ранее. В подобном месте повторение одного и того же жеста было либо ритуалом, либо угрозой. Я закрыл глаза.

Когда я их открыл, луна сдвинулась с места и разогнала густую тьму. Моего соседа не было ни на кровати, ни под ней. Под страхом я не знаю чего, но чего-то страшного нам было запрещено вставать. Четыре тени — одна маленькая и три больших — скользили среди кроватей по направлению к двери. Я сопротивлялся как мог, представляя тысячи истязаний, наказаний и пыток от рук Лягуха, который только и ждал, что я оступлюсь, возможно, высматривал меня в темноте, чтобы я послужил примером. Но любопытство победило, и я пошел за ними.

— Эй, ты, пятьдесят четвертый!

Ровно в тот момент, когда я собирался покинуть спальню, из-под одеяла показалась голова. Глазами дрейфующего в океане на меня смотрел блондин лет двенадцати.

— Тебе лучше лечь обратно, — прошептал он.

— Куда они идут?

— Я не знаю. Но от этих ребят одни неприятности.

Голова исчезла под одеялом, а я сделал то, что делают с любым советом, полученным в пятнадцать лет, особенно когда совет хорош, — проигнорировал.

В коридоре никого не было. Следуя за сквозняком, я на ощупь пробрался к приоткрытой двери. В тот же момент Сенак завернул за угол, прошел в метре от меня, не заметив — до сих пор не знаю как, — и исчез за второй дверью, открыв ее ключом. Та дверь отличалась от других: металлическая с синей облупившейся краской. Я чуть не последовал за ним, но цепь, на которую я опирался, зазвенела, так что я продолжил слежку, даже не подозревая, что обе двери ведут к одной и той же истории.

Вверх уводила винтовая лестница, прикрученная к забытым стенам. Сквозняк усилился. Лестница упиралась в чугунный люк. Как только я толкнул его, на меня уставились четыре удивленных лица: Безродный и трое ребят постарше, имена которых я тогда и узнал. Проныра, Эдисон и Синатра — все сидели посреди квадратной террасы, и эта плоская поверхность воспринималась какой-то аномалией в мире склонов и вершин. Вокруг возвышались каминные трубы, как у теплохода. Вокруг возвышались каминные трубы, а черная шиферная крыша блестела, кренилась, словно палуба теплохода, окруженная оцинкованными ограждениями.

— Ты чего тут забыл, пятьдесят четвертый? — спросил Проныра, выключив переносное радио фирмы «Телефункен», над которым все четверо склонились.

— Меня зовут Джо. А что вы тут делаете?

— Не твоего ума дело. Иди спать.

Я влез на террасу. От всепоглощающего гигантского неба кружилась голова. В приюте «На Границе» мы никогда не видели настолько далеко — отсюда можно было разглядеть другие миры.

— Где это мы?

— Это Дозор. Тайное общество, но ты в него не входишь. Так что вали.

— Тайное общество. Вам девять лет, что ли?

— Ну да, — серьезно подтвердил Безродный.

— И чем вы занимаетесь в этом тайном обществе?

— Следим за миром, защищаем приют.

— От кого?

— От русских, — заявил Синатра.

— От мафии, — добавил Эдисон.

— От великанов, — заключил Безродный.

— А разве русские, мафия или великаны уже нападали на приют? — хихикнул я.

Проныра поднялся и встал прямо передо мной:

— Вот именно. Благодаря нам. Я слежу за севером, Эдисон — за югом, а Синатра — за востоком.

— А я слишком маленький, чтобы нести дозор, — добавил Безродный. — Не достаю до перил.

— Тогда кто следит за западом?

Все четверо потупили взгляды.

— Раньше следил Данни.

— И где этот ваш Данни?

— Умер.

— От чего?

— А разве это важно? Результат ведь все равно тот же! А теперь иди спать.

— А Лягух разрешает вам выходить из спальни?

В ту ночь я узнал больше, чем за все время в приюте. Жизнь больше ничему меня не научила, кроме того, что безграничное зло существует, но с ним рука об руку идет нежность, и благодаря ей одной можно выдержать все.

Наблюдающему за севером Проныре было пятнадцать. За десять лет до того его откопали в Марселе под завалами здания, которое рухнуло средь бела дня — просто сложилось, как карточный домик, выдохнуло известняком после долгих лет борьбы с гравитацией, логикой и заброшенностью. О трагедии писали в газетах. Все сорок пять жителей погибли — все, кроме Проныры, которого отец забросил под кровать, когда конструкция не выдержала. Каждый месяц Проныра получал посылку: неизвестно от кого, неизвестно откуда — мы этого так и не узнали. Заполненная доверху сладостями и разными безделушками коробка приходила, наверное, от какой-нибудь тетушки или далекого кузена по ту сторону горизонта, смягчая его чувство вины. Эта манна небесная позволяла Проныре быть в центре всей торговли в приюте. Он прикидывал, обменивался, предлагал с рвением ростовщика. Если должник не платил за услугу или тянул с платежом, Синатра его избивал. Завхоз Этьен закрывал глаза на дела Проныры, поскольку тот платил ему процент с товарооборота. Взамен Этьен каждое воскресенье приглашал к себе вечером Лягуха смотреть телевизор, благодаря чему путь для Дозора был свободен. В опасный момент Этьен мигал светом из пристройки-туалета за хижиной. За несколько лет было лишь одно предупреждение — ложная тревога, — когда однажды вечером у Лягуха крепко скрутило живот на кухне Этьена и бедняга пошел облегчиться, в спазмах хватаясь за выключатель.

Четырнадцатилетний Эдисон был гением компании. Радио, которое они слушали в тот вечер, — его рук дело. Он смастерил его из старого приемника, найденного на помойке во время одного из редких походов в деревню. Радио работало на самодельных батарейках, которые из старинных монеток, уксуса, металлических и картонных кружочков смастерил тоже Эдисон. Мир бы изменился, если бы Эдисон прожил дольше, — я в этом уверен. Наверняка он прожил бы дольше, если бы не носил непреодолимое для гения клеймо сироты. А главное — он был не совсем белым, сенегальцем по матери. Лягух по нескольку раз подряд отправлял его под душ, с наслаждением заявляя, что Эдисон, очевидно, плохо помылся. К счастью для Эдисона, у Лягуха был еще один мальчик для битья. К несчастью для Безродного, это был он.

Девятилетний хранитель абсолютного ничего Безродный был выше нас всех, поскольку