Фиеста (И восходит солнце) - Эрнест Миллер Хемингуэй

звали? О, им придется принять меня, чего уж там. «Как поживаешь, душечка? Так давно тебя не видели. А как там твоя матушка?» Да, как там моя матушка? Она вложила все свои деньги во французские облигации военных займов. Да, все деньги. Наверно, одна во всем мире. «А как там Роберт?» Или лучше тактично избегать его в разговорах. «Дорогой, ты должен очень постараться не вспоминать его. Бедняжка Фрэнсис пережила пренеприятные события». Вот же весело будет, Роберт? Как считаешь, Джейк, весело будет?

Она повернулась ко мне с этой своей до ужаса ясной улыбкой. Она была очень довольна, что у нее нашелся слушатель для таких откровений.

– А где же ты будешь, Роберт? Но это ведь моя вина, чего уж там. Всецело моя вина. Когда я тебя заставила избавиться от твоей секретульки из журнала, мне следовало понимать, что ты точно так же избавишься от меня. Джейк об этом не знает. Сказать ему?

– Заткнись, Фрэнсис, бога ради!

– Да, я скажу ему. У Роберта была в журнале такая секретулька. Просто милейшее создание на свете, и он считал, что она прелесть, а потом появилась я, и он посчитал, что я тоже по-своему прелесть. Вот я и заставила его избавиться от нее, а ведь он уже перевез ее в Провинстаун из Кармела, вслед за журналом, и даже не оплатил ей дорогу обратно на побережье[34]. Лишь бы сделать мне приятное. Он считал меня тогда красавицей. Правда, Роберт?

Не пойми неправильно, Джейк, с секретаршей все было совершенно платонически. Даже не платонически. Считай, что вообще ничего. Просто такой уж она была славной. И он сделал это, лишь бы польстить мне. Что ж, полагаю, раз мы сами подняли меч, от меча и погибнем. Прямо как в книге, да? Тебе надо запомнить это для следующей книги, Роберт.

Ты же понимаешь, Роберту понадобится материал для новой книги. Правда, Роберт? Поэтому он меня и бросает. Он решил: какой с меня толк? Видишь ли, он был так занят своей книгой все то время, что мы жили вместе, что ничего не запомнил про нас. Так что он пойдет набирать новый материал. Что ж, надеюсь, он найдет что-нибудь ужасно интересное.

Послушай, Роберт, дорогой. Позволь, скажу тебе кое-что. Ты ведь не возражаешь? Не устраивай сцен своим юным дамам. Уж постарайся. Потому что ты не можешь устроить сцену, чтобы не расплакаться, а потом так жалеешь себя, что не можешь запомнить, что говорил другой человек. Так ты никогда не запомнишь ни один разговор. Просто постарайся сохранять спокойствие. Я знаю, это ужасно трудно. Но помни: это во имя литературы. Мы все должны приносить жертвы во имя литературы. Взять меня. Я еду в Англию без возражений. Все во имя литературы. Мы все должны помогать молодым писателям. Ты так не думаешь, Джейк? Хотя ты не молодой писатель. А ты, Роберт? Тебе тридцать четыре. Впрочем, для великого писателя это, я полагаю, не возраст. Взять Харди. Взять Анатоля Франса. Он совсем недавно умер. Хотя Роберт о нем невысокого мнения. Это его научил кто-то из друзей-французов. Сам-то он по-французски не очень читает. Он не такой хороший писатель, как ты, верно, Роберт? Как считаешь: ему случалось ходить, искать материал? Что, по-твоему, он говорил своим любовницам, когда не хотел жениться на них? Интересно, он тоже плакал? О, я сейчас поняла.

Она поднесла руку в перчатке к губам.

– Поняла настоящую причину, почему Роберт на мне не женится. Меня осенило, Джейк. Мне было видение в кафе «Селект»[35]. Правда, мистика? Когда-нибудь там установят табличку. Как в Лурде. Хочешь услышать, Роберт? Я скажу тебе. Это так просто! Удивляюсь, как я раньше не додумалась. Видишь ли, Роберт всегда хотел иметь любовницу и, если он на мне не женится, что ж, у него будет любовница. Пробыла его любовницей больше двух лет. Видишь, в чем дело? А если женится на мне, как всегда обещал, тут-то и придет конец романтике. Как считаешь: умно я его раскусила? И ведь это правда. Посмотри на него – и увидишь. Куда ты, Джейк?

– Мне нужно увидеть Харви Стоуна на минуту.

Кон поднял на меня глаза, когда я входил в бар. Лицо у него побелело. Почему он сидел на месте? Почему выслушивал все это?

Стоя в баре, я видел их в окно. Фрэнсис продолжала говорить с ним, ясно улыбаясь и заглядывая в лицо всякий раз, как спрашивала: «Правда, Роберт?» А может, она спрашивала что-то другое. Мне было не слышно. Я сказал бармену, что не хочу ничего пить, и вышел через боковую дверь. За дверью я оглянулся и увидел через два стекла, как эти двое сидят за столиком. Она все еще говорила с ним. Я вышел через переулок на бульвар Распай. Подъехало такси, я сел и назвал таксисту свой адрес.

• ГЛАВА 7 •

Когда я стал подниматься по лестнице, консьержка постучала по стеклу своей двери и, когда я остановился, вышла. Она отдала мне несколько писем и телеграмму.

– Вот почта. И приходила леди, хотела видеть вас.

– Она оставила записку?

– Нет. Она была с джентльменом. Та самая, что приходила ночью. Она, вообще-то, очень милая.

– Она была с моим другом?

– Я не знаю. Его здесь раньше не было. Очень крупный. Очень-очень крупный. А она такая милая. Очень-очень милая. Ночью она была, пожалуй, малость того. Она приложила к щеке ладонь и покрутила головой. – Я скажу совершенно откровенно, моншер Барнс. Ночью она мне показалась не такой жанти[36]. Ночью я составила о ней другое мнение. Но вы послушайте, что я скажу. Она très, très gentille[37]. Она из очень хорошей семьи. Это чувствуется.

– Они ничего не просили передать?

– Да. Они сказали, что вернутся через час.

– Направьте их ко мне, когда придут.

– Да, моншер Барнс. А эта леди, эта леди – важная персона. Эксцентрична, не без этого, но quelqu’une, quelqu’une![38]

Консьержка, до того, как стать консьержкой, держала ларек с напитками возле парижского ипподрома. Всю ее клиентуру составляла публика класса пёлуз[39], но она присматривалась и к публике класса пезаж[40], и не без гордости рассказывала мне, кто из моих гостей хорошо воспитан, кто из хорошей семьи, кто спортсмен (это слово она говорила с французским прононсом). И все бы хорошо, но людям, не укладывавшимся ни в одну из этих трех категорий, грозило услышать, что меня нет дома. Один