Рассвет сменяет тьму. Книга первая: Обагренная кровью - Николай Ильинский

кинуть… Да и ты, Оська, прославился! Дернул тебя черт энтого летчика хватать… По твоей наводке и Захарку повесили… Люди все на тебя сваливают, все блохи твои, все до одной… Уезжай в Германию на всякий случай… Может, Бог даст, со временем тут все позабудется… А коли немцы победят, воротишься домой… героем!..

— Мне бы и Катьку взять… Можно? — неуверенно спросил Оська, и краска стыда залила его щеки.

— Кому что, а курице просо! — зло усмехнулся староста. — Далась она тебе, эта Катька!.. На твой век Катек хватит!.. В Германии немку подцепишь, парень ты вона какой ладный… А эту позабудь, выкинь из головы!.. Да и кто она — дочь Егорки голодранца!.. Его дед и отец у нас в батраках спину потом обливали… Голытьба беспартошная!.. Так что собирайся, завтра же поедем в уезд, — решил отец.

Авдотья Саввишна — в крик, бросилась к сыну. Свирид Кузьмич с силой ударил кулаком по столу, отчего даже ложки и миски подпрыгнули.

— Хватит! Расхныкалась! — грозно крикнул он. — И без твоего крику в душе, как будто кто в нее нахаркал спьяну!

Всю ночь Авдотья Саввишна и Свирид Кузьмич не спали, ворочались с боку на бок, шептались, ругались, пеняли друг другу давишние большие и маленькие грехи. А Оська с вечера все думал, как сбежать из хаты и увидеть Екатерину: авось уговорил бы ее уехать с ним на неметчину, однако боялся отца, спустил было с кровати босые ноги, но потом опять спрятал их под одеяло.

В уездной управе Оську встретили с распростертыми объятьями: еще бы — он оказался одним из первых добровольцев, изъявивших желание отправиться в Германию. Его и отца пригласил в свой кабинет сам комендант уезда Людвиг Ганс фон Ризендорф. Они робко вошли в здание бывшего райкома партии, осторожно, словно на огонь, ступили на мягкий цветной ковер, разостланный на весь длинный коридор, охранник коменданта распахнул дверь, и они перешагнули через порог кабинета, в глубине которого за массивным столом из красного дерева сидел фон Ризендорф. За его спиной на стене висел огромный портрет фюрера со вскинутой вверх и вперед рукой. Комендант не встал им навстречу, а только поднял голову и сверкнул стеклами очков. Рядом с ним стоял переводчик унтер-офицер Генрих Беккер. Фон Ризендорф говорил кратко, рублеными фразами по-немецки. Староста и Оська, благоговейно склонив головы, внимательно вслушивались в непонятную для них речь.

— Господин Людвиг Ганс фон Ризендорф благодарит вас, староста, за хорошо воспитанного сына, — перевел Беккер. — Такие молодые люди нужны Германии… Господин комендант уже распорядился, куда отправить вашего сына… Арестом поджигателей хлеба он заслужил особое уважение немецких властей.

— Премного вам благодарны, господин комендант, — низко кланялся Свирид Кузьмич, как казалось, совершенно не мигающему холодными глазами высокому начальнику. — Мой сын Осип не подведет… Только куда его отправят? — робко спросил он, взглянув на переводчика.

— Это знает только господин комендант, — уклончиво ответил тот и, видя беспокойство старосты, добавил: — Адлер… генуг… гут… Все будет хорошо, староста!..

Оська молчал, бросал взгляд то на фон Ризендорфа, то на перводчика Беккера, то на отца и тоже подобострастно кланялся, улыбаясь.

— Прахткер! — сверкнул очками на Оську фон Ризендорф и, указав рукой на дверь, зашелестел бумагами, кипой лежавшими на его столе рядом с большим черным телефонным аппаратом.

Господин комендант отпускает вас, — первым сделал шаг к двери переводчик, аудиенция окончена… А сыну он сказал «прахткер», это по-немецки, а по-вашему — молодец!

Выйдя из кабинета в коридор, староста снова обратился к переводчику: — А вы не знаете, куда точно отправят моего сына?

— Мне это неизвестно, староста, — несколько раздражительно, но четко выговаривая каждое русское слово, ответил переводчик, но, видя, что такой ответ не удовлетворяет Свирида Кузьмича, добавил серьезно: — Не сомневайтесь, староста, сыну вашему, как это по-вашему… по-русски… повезло! И больше вопросов не задавайте.

— Спасибо, господин… — Свирид Кузьмич хотел назвать переводчика по имени, но не знал.

— Беккер… Моя фамилия — Беккер, — подсказал переводчик.

— Спасибо, господин Беккер, — еще раз поклонился немцу Свирид Кузьмич так, как никому и никогда в своей жизни не кланялся, даже пуле, как он говорил, на германской войне в 1915 году.

Тут же в уездной управе он узнал, что Оське надлежало завтра же уезжать, а куда, опять никто не объяснил. Зато прощальный вечер староста устроил знатный. Стол ломился от всяческих закусок, пузатые бутыли с самогоном занимали на столе почетные места. Приглашенные полицаи чокались и хвалили Оську на все лады, здесь были даже новый комендант лагеря военнопленных, плюгавый, узкоплечий Иштван Токач, и его вертлявый адъютант, который с первой же рюмки охмелел и все норовил спеть какую-то лишь ему известную венгерскую песенку в ритме чардаша. Оська тоже глотком осушал рюмку за рюмкой, всем превозносившим его несуществующие достоинства широко улыбался и думал не о том, что завтра покидать родной дом, а о Екатерине, мысленно строя дерзкий план: пока ее отец вдребезги пьяный что-то бормочет себе под нос, беспомощно тычет вилкой в сковородку, где лежали мелко нарезанные жареные кусочки свинины, пробраться к девушке и… оставить ей о себе память. Тем более что Виктора, соперника его, нет и вообще неизвестно, жив ли он. Екатерина должна покориться ему, а станет упрямиться — у него, Оськи, хватит силы и страсти…

Когда гости уже изрядно напились и несли несусветную чушь, не понятную даже для них самих, Оська выскользнул из-за стола и, крадучись, вышел на крыльцо. Осталось только побежать к воротам, но тут крепкая рука отца схватила его за шиворот.

— Ты куда навострился, а?

— Да я так… подышать вышел… Жарко стало… Взопрел весь, — пытался освободиться от отца Оська. — В хате не продышать от самогона и… лука…

— Не продышать! — передразнил сына отец. — Знаю, куда ты собрался, стервец! Ишь чего удумал!.. Не дай Бог чего… этакого… Егорка только заикнется в уездной управе, что его Катьку… Не то что Германии, свету белого не увидишь больше… Ты едешь туда добровольцем, какой это доброволец — насильник? — наивно рассуждал староста, не представляя, насколько свободны немецкие прихвостни для насилия и подлости. — Ступай в хату, щенок, не то ремнем угощу на прощанье, не погляжу, что назвал молодцом сам… этот… фон… фон…

— Фон Ризендорф, — подсказал сын отцу, у которого спьяну заплетался язык.

— Вот… он самый… фон!..

Утром Свирид Кузьмич повез сына в Красноконск, как и было предписано. Упитанный конь рыжеватого окраса, отобранный у цыган, табор которых немцы расстреляли недалеко от Нагорного на берегу Серединки, легко бежал по проселочной дороге, раздувая ноздри, грызя металлические удила