Категорически влюблен - Екатерина Бордон

опаздывал всегда и всюду. Таби могла по пальцам одной руки пересчитать все случаи, когда он оказывался в нужном месте вовремя. И кому только в голову пришло взять такого человека в преподаватели? Поймите правильно, Таби доверила бы Глебу свою жизнь. Но работа по графику? Нет, для такого он точно не создан.

Придется брать все в свои руки. Нельзя же допустить, чтобы этого убогого выперли из универа уже во второй рабочий день.

– Мам! – громко позвала Таби, отлепившись от дверного глазка и натягивая любимые ботинки на платформе. – Где запасной ключ от квартиры Глеба?

Инна Валерьевна, мама Таби, показалась в коридоре. Ее лицо было бледным и усталым, а рука, которой она опиралась на стену, заметно дрожала. Запястья, выглядывавшие из-под толстого свитера, казались до ужаса тонкими. Таби поспешила отвести от них взгляд.

Трусиха.

– В вазочке, – прошелестела мама. – Тебе зачем?

– Так она же сталкерша, – громко прочавкал Илья, протискиваясь мимо мамы в коридор и пальцем заталкивая в рот остатки бутерброда. Он, блин, как чайка, вечно заглатывал еду, не пережевывая. Рыжие патлы Ильи торчали во все стороны, а в карих глазах сверкали лукавые смешинки. – Ты чо, не в курсе? Проникнет в квартиру Глеба под благовидным предлогом, стащит его труханы и будет на них молиться у себя в комнате. Алтарь сделает, свечку поставит.

Мама так высоко подняла брови, что они почти слились с линией роста волос, а Таби провела большим пальцем по шее, обещая младшему брату медленную и мучительную смерть. Тот захихикал и, поперхнувшись крошкой, зашелся в мучительном кашле.

– Так тебе и надо, – удовлетворенно кивнула Таби. И пояснила для мамы: – Он опаздывает в универ. Проспал, наверное, как обычно. Хочу проверить.

– А вот и, кха-кха, благовидный пред… – начал было Илья, задыхаясь от кашля, но подзатыльник Таби его осадил. – Ай! Мам, скажи Каринке, чтобы руки не распускала!

Таби закатила глаза. Кариной ее называли только домашние, и это почему-то казалось правильным. Эдакое секретное имя только для самых близких, как у индейцев. Для остальных она давно уже была Таби. Класса с седьмого точно.

– Цыц! – Мама слабо улыбнулась и протянула Таби ключ на колечке. По обеим сторонам ее рта залегли глубокие морщины, а круги под глазами отливали синевой. Таби и на них старалась не смотреть. Просто удивительно, как ловко можно не замечать очевидного, если поставить себе такую цель.

– Понял? – огрызнулась она на брата. – Цыц, мелюзга!

И, прежде чем тот успел ответить, выскочила за дверь.

Мамина болезнь впервые дала о себе знать шесть лет назад, когда Глеб (тогда еще студент) только въехал в квартиру по соседству. Она частенько спотыкалась, но каждый раз смеялась над собой и шутила, что ее «левая нога совсем от рук отбилась! Устроила революцию и перестала подчиняться органам власти». Шуточка была так себе, поэтому Таби с Ильей выразительно переглядывались и на счет три демонстративно закатывали глаза. Мол, что взять с матери, которая работает в детском саду и целыми днями общается только с малышней?

Они же не знали, что шутка была не просто шуткой.

Диагноз «рассеянный склероз» все расставил по своим местам. Оказалось, он вообще не имеет ничего общего со стариками, которые забывают, что тумбочка называется тумбочкой, а кровать – кроватью. Просто мамины иммунные клетки по какой-то причине решили атаковать нервные волокна своего же организма. В результате команды мозга просто перестали доходить до разных участков тела. Мамин мозг говорил ноге «иди», но она не получала команду. Сначала просто спотыкалась, а потом и вовсе перестала быть опорой: мама ходила только по стеночке и почти волокла за собой ногу, которая все время норовила вывернуться под странным углом.

Таби старалась не думать о том, возможно ли, что команду не получит какой-то жизненно важный орган. Например, мамины легкие.

Или сердце.

Она зажмурилась, прогоняя из головы страшную картинку, и мысленно напомнила себе проверить, не начали ли отрастать рыжие корни. Они с Ильей были как два факела – оба в мать, – пока она не решила сменить цвет волос на горький шоколад. Таби была убеждена, что с темными локонами выглядит взрослее и сексуальнее, но Илья при каждом удобном (и неудобном) случае пытался «позолотить ей ручку», чтобы она навела порчу на математичку, которая уже замучила его своими олимпиадами. Короче, тонко намекал на то, что она теперь похожа на цыганку, за что и получал в бубен.

Ключ легко скользнул в замочную скважину, и Таби тихо вошла в прихожую Глеба. Беззвучно стянула ботинки и, мягко ступая по веселенькому розовому ковру с лягушатами, прошла в единственную комнату, которая служила Глебу и спальней, и гостиной, и рабочим кабинетом.

Пф-ф-ф, ну конечно же он еще спал!

Сладко сопел прямо на диване, укрывшись пледом и обняв подушку руками. Рядом на полу в безуспешных попытках разбудить хозяина надрывался телефон. Таби подошла ближе и выключила несчастный будильник. Опустилась на корточки. Задержала дыхание.

Глеб…

Как-то так вышло, что Таби никогда не интересовали мальчики ее возраста. Да и с девчонками-погодками поговорить ей было не о чем. Она как будто была взрослее и серьезнее одноклассников, которых, по большей части, считала недоразвитыми. Наверное, поэтому и влюбилась в парня старше себя на девять лет. Причем с чертова первого взгляда.

Ее любовь была совсем не такой, как обычно пишут в книгах. Никаких охов-вздохов и розовых облаков. Таби любила мучительно сильно и болезненно глубоко. Ей было двенадцать, а Глебу двадцать один, когда он первый раз постучался к ним в дверь – растерянный и совершенно не приспособленный к самостоятельной жизни. Мама мгновенно взяла его под крылышко: то обедом накормит, то утюгом научит пользоваться. Они быстро нашли общий язык. Называли друг друга «соседушка», одинаково глупо шутили, много спорили о мировой истории, которую обожали, а Таби находила тысячу и одну причину пройти мимо, случайно коснуться, поймать его взгляд, обменяться парой реплик, которые ничего не значили для него, но для нее были целой вселенной. Она расширялась, расцветала вспышками новых звезд… А Глеб смеялся и спрашивал, почему у Таби такой вид, будто она замышляет убийство на почве кровной мести.

Для нее все это было… слишком.

Она задыхалась. Краснела до кончиков ушей и крепко обнимала себя за плечи руками, чтобы глупое сердце не выскочило из груди. Внутри было и горячо, и страшно, и волнительно. Она будто падала куда-то с такой запредельной скоростью, что воздух вышибало из легких и слезились глаза! И всегда безостановочно думала о Глебе.

Заметил ли он, что она подстриглась?