Мадонна и свиньи - Анатолий Павлович Субботин

и забава, – сказал я, – задай-ка ей трёпку, если спать не хочешь!» И я открыл следующую дверь – в сени, куда спускались ступени небольшого крыльца. Жаба запрыгала по ступеням вниз и скрылась в полумраке. Я пустил Гошу следом и, заскочив обратно на веранду, быстро захлопнул за собой дверь. Что-то подсказало мне, что я ему милее жабы, и он кинется за мной. Сейчас он пролезет в огромную щель между полом и стенкой! Так оно и случилось. Хорошо же, оставайся на веранде, а в дом проникнуть таким макаром у тебя не получится! Не успел я это подумать, как дверь избы отворилась, и через порог переступила сонная толстуха – кажется, дальняя родственница моей матери, живущая у нас под видом горничной. Чёрт бы её побрал! Глупая баба! И чего ей вздумалось выносить из поганого ведра в час ночи! Она перешагнула через порог – прямо на Гошу.

«Мокрое место»… Вот именно – мокрое место! Сначала мне показалось, что он лежит, раздавленный, в луже, нет, не крови, а воды, прозрачной жидкости, какая остаётся, если прихлопнуть таракана. Но потом я увидел, что он всё же выскользнул, выдернулся из-под ноги. Правда, какой ценой! Кожа его, зелёная благородная кожа валялась отдельно, как сдутый шарик, как сброшенный костюм аквалангиста. Белый, бледный, он бежал ко мне и смотрел на меня. В этом взгляде было всё: и боль, и страх, и недоумение (что случилось? зачем? за что?), и просьба о помощи, и детская наивная надежда. В ужасе и бессилии помочь я отпрянул, попятился под этим невыносимым взглядом. Я открыл спиной дверь в сени и сошёл с крыльца. Гоша догнал меня на последней ступени, силы уже покидали его. Словно готовясь уснуть, он перевернулся на спину и положил голову на ступень.

Резко похолодало, как поздней осенью. В полумраке всё явственней проступали серые черты рассвета. Взгляд Гоши остывал. Я подсунул ему под голову свою ладонь (что я ещё мог?) – ему, похожему своей страшной обнажённостью на человеческого младенца. Впрочем, только ли обнажённостью?! Куда, по-вашему, обращены глаза лежащего на спине крокодила? Правильно, в сторону пола. А глаза Гоши смотрели на меня, и это была ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ голова! Передо мной лежал ребёнок сантиметров 60-ти (как он вырос!). Голый, белый, мой и уже не мой. Меня трясло…

1999 г.

Статуи

Я вижу их почти каждый день, проезжая мимо – на работу и с работы. Они стоят на моём пути в город, а я живу на его окраине. Он и она. Лётчик и парашютистка. Трамвайную линию и автостраду разделяет пешеходная дорожка с деревьями по бокам. В этой аллейке они и стоят. Не рядом. Между ними метров 30. Они смотрят в одну сторону, на город, на север, но видят они не совсем одно и то же.

«Как я счастлива, что живу в такой стране, что нужна партии и народу! Идёт борьба за светлое будущее. Идёт стройка. И многое уже построено. Осталось освоить север. Вот где я сумею помочь и пригодиться! Север дик и труднодоступен. Белые медведи до сих пор не читали товарища Ленина. Он отгородился от мира холодом и бездорожьем. Как мелкий собственник, отгородился он. Но я зайду к нему с неожиданной стороны. Я выучилась прыгать, и запрыгну на него сверху. Кстати, на севере светло даже ночью. Это от обилия снега. В самом деле, города и сёла зимой выглядят светлее, коммунистичнее. Значит, нужно устроить постоянную зиму. Сегодня же напишу письмо в ЦК. Пусть дадут учёным задание, чтоб они работали над похолоданием. Нужен второй ледник. И маме напишу. Мама, как я завидую мамонтам, ведь они жили при коммунизме!

Счастлива ли я? Да, потому что в моей жизни есть цель. Но какая муха мешает мне думать и идти вперёд, щекоча мой затылок? Это чей-то взгляд. О, я знаю эти взгляды! Они посягают на цельность моей натуры, от них можно забеременеть. Стоит только обернуться. Ни за что не обернусь! Ведь тогда я не смогу прыгать, не смогу осваивать север, а я хочу быть полезна целой стране, а не одному мужчине. Сейчас не время. Может быть, потом, в светлом будущем.

Однако где же самолёт? Где аэродром? Сколько ни иду – никак не выйду за черту города. Либо он разросся, либо я заблудилась. Надо спросить у прохожих. Но они так мельтешат, что и рта открыть не успеваешь. Чёрт с ними! Меня ничто не остановит. Не будет самолёта – дойду до Арктики пешком. А парашют перешью в палатку».

Футболка, шальвары, грубые ботинки и рюкзак за плечами. Всякий ли поймёт, что видит перед собой парашютистку? Ах уж этот соцреализм с его экивоками! Я тоже сначала принял её за простую туристку, но потом обратил внимание на высоко поднятую грудь и гордо вскинутую голову. «Нет, – сказал я себе, – в рюкзаке у этой девки не крупа и котелок, а кое-что имеющее отношение к небу, и это птица высокого полёта».

«Вася, что с тобой происходит? Ведь ты же здоровый мужик, заваливший однажды в рукопашной медведя! В тебе два с половиной метра росту, шея и ноги твои как столбы. Ты лётчик-ас, первый в отряде, способный достичь любых горизонтов, совершить по указу партии любой пируэт, начиная со штопора и кончая мёртвой петлёй. И вот все горизонты тебе заслонила женская задница! Боже… отставить, бога нет… товарищ Сталин, помоги мне взять себя в руки! И командир уже заметил. Что-то, говорит, Василий, голова у тебя полегчала, в облаках витает, причём отдельно от тела. Вижу, говорит, какие слова ты выписываешь, пользуясь самолётом как авторучкой. Да, пишу. Ни вылета без строчки:

Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, МАША!

А когда у неё прыжки, я готов оставить штурвал и прыгнуть за ней следом. Без парашюта, который не положен по инструкции, чтобы, значит, пилоты не бросали своих машин при малейшей опасности. В пустоте она ЗАМЕТИЛА бы меня, простирающего к ней руки, и увидела бы силу моих чувств, и дала бы себя обнять, а то и вовсе отдалась бы. Как это, наверно, здорово – любить в свободном падении! Прежде чем разбиться, они успели кончить. Стоп-машина! Не туда занесло. Надо договориться на берегу, надо объясниться на земле. Пока не поздно. Вот сейчас догоню её и скажу всё, что о ней думаю! “Маша! Ведь вас Машей зовут? Не отпирайтесь, я слышал, как вас окликали подруги. Да, я лётчик. Но речь пойдёт о