Пан Володыёвский. Огнем и мечом. Книга 3 - Генрик Сенкевич

придет нечестивая орда, он уходит в лес и, точно дикий зверь, живет там в течение многих месяцев, а магнат – потому, что у него есть укрепленные замки и собственные войска, которые защитят его… Да и то не всегда!.. Были Жолкевские – и погибли, были Даниловичи – и тоже погибли… У Собеских погиб брат ныне милостиво царствующего над нами короля Яна… И сколько еще других… Один из Вишневецких болтался на веревке в Стамбуле… Корецкий убит железными шестами… Погибли Калиновские, а перед тем поплатились жизнью Гербурты и Язловецкие. В разное время полегло несколько Сенинских, которые издревле владели почти всеми краями… Что за кладбище! Я бы и до утра не кончил, если бы вздумал всех перечислить!.. А если бы не одних магнатов, но переименовать и шляхту, то не хватило бы и месяца.

– Правда! Правда! Да уж и так удивительно, как это Господь Бог так размножил эту турецкую и татарскую погань. А ведь и их там много полегло! Когда мужик весной пашет землю, то, что ни шаг, поганские черепа хрустят под сохой… О господи! Сколько их там перебил хотя бы наш нынешний король!.. Одной крови хватило бы на добрую реку, а они все лежат и лежат.

И это была правда.

Речь Посполитая, снедаемая бесправием и своеволием, не могла собрать могущественной армии, которая раз навсегда покончила бы с турецко-татарским нашествием.

Впрочем, такой армии не могла выставить даже и вся Европа.

Но зато в Речи Посполитой жил такой храбрый народ, который ни за что не соглашался добровольно подставить свою шею под нож восточных неприятелей. Наоборот, на эти ужасные, усеянные могилами и орошенные кровью границы, то есть на Подолию, Украину и Червонную Русь, наплывали все новые волны польских поселенцев, которых привлекала сюда не только плодородная земля, но именно жажда постоянных войн, битв и приключений.

«Поляки, – писал старинный историк, – идут на Русь воевать с татарами»[153].

И тянулись туда мужики из Мазовии, тянулась и столбовая шляхта, которой стыдно было «умирать в постели обыкновенной смертью», вырастали, наконец, на этих обагренных кровью землях могучие магнаты, которые, не довольствуясь обороной у себя дома, шли часто в Крым и Валахию искать там власти, побед, смерти, спасения и славы.

Говорили даже, что поляки не хотят одной большой войны, но хотят находиться в постоянной борьбе. Но хотя это было и не совсем так, однако постоянные смуты были приятны гордому племени, и нередко смельчак платился собственной кровью за свою храбрость.

Ни добруджские, ни белогродские, ни тем более бесплодные крымские земли не могли прокормить своих диких обитателей, и потому голод гнал их на пограничные земли, где их ожидала крупная добыча, но так же часто и смерть.

Зарева пожаров освещали там небывалые в истории погромы. Одинокие полки в пух и прах разбивали саблями и топтали копытами в десять раз большие отряды чамбулов. Только невероятная быстрота движения спасала всадников, ибо каждый чамбул, настигнутый регулярными войсками Речи Посполитой, мог считаться погибшим безвозвратно.

Бывали набеги, в особенности более мелкие, из которых ни один не возвращался в Крым. В свое время имена Претвица и Хмелецкого были страшны для татар и турок. Из менее известных рыцарей в их памяти кроваво запечатлелись: Володыёвский, Пелка и старший Рущиц, которые уже многие годы мирно почивали в могилах, осененные славой. Но ни один из них не пролил столько крови последователей ислама, как король того времени Ян III Собеский.

Под Подгайцами, Хотином и Львовом до сих пор лежат непогребенные груды вражеских костей, от которых точно от снега белеют обширные поля.

Наконец страх охватил все орды.

Вздохнули свободно пограничные жители, а когда ненасытные турецкие полчища начали искать более легкой добычи, облегченно вздохнула и вся измученная Речь Посполитая.

Остались только тяжелые воспоминания.

Далеко от нынешней усадьбы Циприановичей, близ поморянского замка, стоял на взгорье высокий крест с двумя копьями, двадцать с лишком лет тому назад водруженный паном Понговским на месте сожженного дома. И каждый раз, когда он вспоминал об этом кресте и о всех этих дорогих головах, утраченных им в этом месте, еще и теперь ныло от боли его старое сердце.

Но этот человек был строг как к себе самому, так и к другим, и, кроме того, он стыдился слез при посторонних, а дешевой жалости не выносил, а потому он не хотел больше говорить о своих несчастьях и начал расспрашивать хозяина, как ему живется в этом лесном имении.

А тот отвечал:

– Тихо у нас, тихо. Когда бор не шумит и волки не воют, то почти что слышно, как идет снег. Когда есть покой, когда есть огонь в печи и кувшин горячего вина вечером, то старости больше ничего и не нужно.

– Правильно! Но сыну?

– Молодой сокол рано или поздно все равно улетит из гнезда. А деревья шумят уже о большой войне с неверными.

– На эту войну полетят и седые соколы. И я бы полетел вместе с другими, кабы вот не это…

Тут пан Понговский тряхнул пустым рукавом, в котором остался только кусок предплечья.

А Циприанович налил ему вина:

– За успехи христианского оружия!

– Дай-то Господи! До дна!

Между тем молодой Циприанович угощал из дымящегося кувшина пани Винницкую, панну Сенинскую и четырех братьев Букоемских. Дамы едва прикасались губами к краям стаканов, но зато братья Букоемские не заставляли себя просить, вследствие чего жизнь казалась им все милее, а панна Сенинская все прекраснее. Но, не находя соответствующих слов для выражения своего восторга, они начали удивленно посматривать на нее, сопеть и подталкивать друг друга локтями.

Наконец старший из них, Ян, произнес:

– Неудивительно, что волкам захотелось попробовать вашего мясца и косточек, ведь и дикие звери знают, что такое лакомый кусочек.

А трое остальных: Матвей, Марк и Лука – начали бить себя по коленям:

– Попал! Ловко попал!

– Лакомый кусочек! Право слово!

– Марципан!

Услышав это, панна Сенинская сложила руки и, притворяясь испуганной, обратилась к молодому Циприановичу:

– Спасите же меня! Я вижу, что эти господа спасли меня от волков только для того, чтобы самим меня съесть.

– Сударыня, – весело отвечал Циприанович, – пан Ян говорил, что он не удивляется волкам, а я скажу, что я не удивляюсь панам Букоемским.

– Тогда мне остается только сотворить молитву Богородице…

– Только не шути, пожалуйста, святыми словами! – воскликнула пани Винницкая.

– Э! Да эти рыцари готовы съесть и тетушку вместе со мной! Не правда ли?

Но вопрос этот остался некоторое время без ответа. Напротив, по лицам панов Букоемских легко было заметить, что они не очень-то жаждут этого. Однако Лука, более сообразительный, чем остальные братья, ответил:

– Пусть говорит Ян: он старший брат.

А Ян немного смутился и произнес:

– Кто знает, что ему предстоит завтра.

– Правильно сказано! – заметил Циприанович. – Но к чему это замечание?

– А что?

– Да ничего! Я только спрашиваю, почему вы упоминаете о завтрашнем дне?

– А разве вы не знаете, что чувство хуже волка, потому что волка можно убить, а чувства не убьешь.

– Знаю, но это опять-таки другая материя.

– Лишь бы было остроумно, а о материи не толк.

– Ага! Коли так, то помогай Бог!

Панна Сенинская начала смеяться, закрываясь ладонью, за нею – Циприанович, а в конце концов и братья Букоемские. Но дальнейший разговор был прерван служанкой, пригласившей их ужинать.

Старый Циприанович подал руку пани Винницкой, за ним шел пан Понговский, а молодой Циприанович вел панну Сенинскую.

– Трудно спорить с паном Букоемским, – проговорила развеселившаяся девушка.

– Потому что его доводы так же своенравны, как лошади, из которых каждая тянет в свою сторону. Но во всяком случае, он сказал две истины, которых нельзя отрицать.

– Какая же первая?

– Что никто не знает, что ожидает его завтра, как и я, например, не знал, что глаза мои увидят сегодня вас.

– А другая?

– Что легче убить волка, чем любовь… Великая это истина!

Проговорив это, молодой Циприанович вздохнул, а девушка опустила на глаза свои густые ресницы и смолкла.

И только, когда уж садились за стол, она произнесла:

– Вы, господа, поскорее приезжайте к нам в Белчончку, чтобы опекун мог отблагодарить вас за спасение и гостеприимство.

Мрачное настроение пана Понговского за ужином