Рыба моя рыба - Анна Игоревна Маркина

В институте у меня появились новые друзья. Мы ездили с палатками на водохранилище, сдавали электродинамику, встречались на броуновский манер — хаотично, но весело, обсуждали фильмы Вендерса и Кар-Вая, романы Хемингуэя и стихи Неруды… Тогда Лена позвала меня на свою первую свадьбу. Я знала только, что со школьным парнем она давно рассталась, но он все еще иногда орал пьяные песни у нее под окном. Я одолжила у мамы неудобный праздничный костюм с золотыми вензелями. Ленина мама бросилась на меня с объятьями, а Лена сердито спросила, почему я не принесла розы для невесты. Потом меня запихнули в какую-то машину в хвосте свадебной колонны с пожившими женщинами, которые много курили и ничего не знали ни про Неруду, ни про Вендерса. Под мелким дождем мы объехали все памятники Ленину и Неизвестному Солдату в городе (других у нас не было) и выпили шампанского у Вечного огня. Женщины работали вместе с Леной администраторами в фитнес-центре. Когда жених взял невесту на руки и потащил через мост в светлую семейную жизнь, отплевываясь от лезущей в лицо фаты, одна из женщин заметила, что живот Лена подвязала шарфом, «чтобы не навредить ребеночку». Так я узнала о ее беременности (на этот раз — настоящей) и причинах замужества. 

После этого наша дружба зашла в тупик. Мы не общались лет пять, пока моя мама не заболела. Лена встретила ее возле барбарисового куста между нашими домами, послушала про тяготы онкологии и стала иногда заходить к нам в гости. Она разговаривала с мамой, поддерживала ее и несколько раз ходила с ней на процедуры. Однажды я вернулась домой и застала зомбо-Лену — она бродила по комнатам с закрытыми глазами и протянутыми вперед руками. Мама объяснила: Лена чувствует ауру предметов и сейчас почистит нам квартиру. Вспомнив, как в школе одноклассница «вызывала дождь», я скептически покачала головой. Лена остановилась возле шкафа и сказала, что у него аура черная.

— У вас тут не лежит каких-то важных предметов? Крестики, иконы, украшения?

Мама побледнела и вытащила из старенькой ракушки обручальные кольца. С отцом они развелись, он ее бросил. Как раз после этого мама и заболела.

— Избавьтесь, — посоветовала Лена.

Стены квартиры были заставлены шкафами, а в «самом черном» не было ни намека на другие украшения — там под слоем пыли покоились дешевые сувениры.

Несколько дней мама уверяла, что чувствует себя лучше.

Вдохновленная принесенной пользой, Лена потащила меня к бабке-целительнице. Последний раз мы с подругой вместе куда-то ездили в девятом классе. Мы просто пропускали школьную остановку и выходили позже — в городе, где никого не знали. Покупали бутылку вина в палатке, пачку сигарет, садились в первый попавшийся автобус, а потом шатались по округе и прятались от весеннего солнца под забором лифтостроительного завода. Рядом бегали теплые собаки; ползли по небу, как каноэ, длинные узкие облака. 

Мама снаряжала меня в поездку, как первооткрывателя, — с рюкзаком и запасом провизии. Мне не хотелось лишать ее надежды на исцеление, хотя это был дурдом. Завернувшись в серый шарф с кисточками, почти волочившийся по земле, я нырнула в вагон. Лена показала на пятиэтажку в окне, мимо которой мы проползли в прямоугольнике вагона.

— Вон там мы с Алешей и Сашей живем.

С Алешей, ее сыном, я уже познакомилась, но про мужа знала только по рассказам и жалобам. А вот Алеша мне понравился — я как-то ходила с ним гулять, и он, намертво приклеившись ко мне своей маленькой лапкой, тыкал пальцем во всех прохожих, спрашивая: «Кто?» и обзывал меня «тетей Аней». 

 Ехали часа три. Парадная октябрьская шуба подмосковья сменилась лысоватыми перелесками и клочьями бедных селений, воспетых классиком. Мы вылезли из электрички и засеменили по полузаброшенной деревеньке. Бабка где-то шаталась, и еще пару часов мы поджидали ее во дворе, промерзнув до костей и прикончив весь запас маминых бутербродов. Над головой трепетала мокрая листва, завывал ветер. Вспоминали, как когда-то прогуливали уроки, зачем-то курили у меня в комнате и как родители потом неделю не отпускали меня гулять.  

Бабка обрадовалась. Разговаривала она с Леной уважительно, как со своей магической наследницей. Правда, поругала Лениного мужа и сообщила, что их дорогам пора разойтись. Мне же бабка сказала, что во мне много страха. Поспорить с этим было сложно, учитывая повод нашего приезда. Нам дали три баклажки целительной воды и отпустили с богом. Несколько месяцев мама пила эту воду по глоточку в день. Разумеется, не помогло.

На похоронах Лена перезнакомилась со всеми моими родственниками и сочувственно глядела в их усталые лица. Потом я продала квартиру, а Лена забрала к себе мамины цветы в горшках и помогла отнести старые вещи в церковь. 

Теперь я жила в новом городе, и между нашей дружбой опять разверзлись расстояния-версты-мили. Ну ладно — два с половиной часа на электричке. У меня опять появились новые друзья, более подходящие. Они не вызывали дождь, с ними можно было обсуждать Достоевского и прерафаэлитов или ездить на пикники в заброшенные усадьбы. Еще у меня была новая работа. Я делала букеты из еды. Фуршетный букет из шпажек с селедкой, вареной картошкой и хрустящих огурчиков был хитом моей коллекции. Люди покупали эти букеты в подарок. Немного, но мне как раз хватало на жизнь.

На этот раз я за Лену держалась. Людей вокруг было полно, но верных и бесстрашных — по пальцам пересчитать. Я утешала Лену после развода с мужем, а летом приезжала в гости. Мы покупали черешню и шли купаться. Алеша плескался в речке до посинения, а Лена болтала про нового мужчину, с которым они вместе жили и постоянно выясняли отношения. Больше нам не о чем было говорить, поэтому большую часть дня мы просто молча валялись на берегу, отвлекаясь на Алешино дребезжание где-то под боком. Как-то, сбагрив ребенка бабушке, мы перемахнули через забор и залезли в наш детский сад. 

— А помнишь, как ты отбирала у меня горбушки? — спросила Лена, разливая вино по стаканчикам.

Поскрипывали качели.

— Да ну, — сказала я, — никто не любит горбушки. Зачем бы мне это делать?

— Я люблю. — Лена изучала звездно-медвежий ковш, полный теплой небесной ночи. — Ты их у меня отбирала, а потом крошила на пол, лишь бы мне не досталось.

Ее звонкий голос