Том 4. Счастливая Москва - Андрей Платонович Платонов

– А может я девочку принесу! – сказала она. – Иль она тебе не годится?

– Годится и девочка, – произнес пенсионер. – Подрастет и сама нарожает – мальчиков и девочек.

– Да уж не иначе! – согласилась жена. – Неужели ж нет?

После завтрака старик пошел на строительство. В проходной конторе он узнал, что здесь строят завод небьющегося стекла. «Эва, это интересно!» – подумал пенсионер и попросился к начальнику. Ему дали пропуск и направили к прорабу.

– Возьмите меня к себе! – сказал старик. – Или нельзя?

– Отчего нельзя? – ответил прораб. – Помаленьку можно… Но ты ведь старый!

– Это я сверху старый, – объяснил пенсионер, – а внутри я свежий. Я писать могу, считать, головой соображать, я человек усердный!

Прораб равнодушно улыбнулся и промолчал; у него было спокойное, точно постоянно думающее и грустное лицо.

– Попробуй быть завхозом нашего детского сада. Сумеешь?

– Непременно, – согласился старик. – Мне это дело мило: дети же!

– Иди оформляйся, – сказал прораб. – Я потом тебя проверю.

Оформившись на службу, вечером пенсионер и его жена выпили четверть литра портвейна, покушали жамок на угощение и затем поцеловались.

– А ты опять – как прежний! – со счастьем удивилась жена.

С тех пор пенсионер начал служить, а его жена понесла в себе ребенка. Хотя старик заведовал лишь хозяйством в детском саду, но его стало касаться уже все в мире – и работа транспорта, и посевы проса, и международная обстановка. Он рассуждал по вечерам с женой о всех силах счастья и горя, которые действуют сейчас в мире, и старику хорошо было в душе, что он трудится теперь на фронте счастья и вечного развития жизни. А его старая жена все слушала мужа и шила понемногу детские рубашки-распашонки, и больше молчала, чтобы лучше сберечь счастье своей семейной жизни.

Так они и жили, пока не наступило положенное время рожать; тогда служащий старик отвел свою жену в родильный дом, а сам пошел на работу, вытерев слезы волнения со своего лица, чтоб на службе никто ничего не заметил.

К вечеру его вызвал к себе в контору прораб.

– Знаешь что, – сказал он в грустном стеснении, – твоя жена родила девочку…

Старый человек сел в кресло и согласился:

– Пускай живет. Вырастет, матерью новых людей будет!

– Это верно, – произнес прораб, оставаясь печальным, – но мать твоей дочери сама умерла. Ребенок вышел большим, а твоя жена была уже пожилой, сердце ее давно устало… Мне врач по телефону звонил.

Старик подумал, отчего у его жены сердце так сильно устало.

– Она меня долго любила, – сказал он прорабу, – вот и перетомилась. Говорил я ей – не надо…

– Пойдем, я тебе кормилицу для твоей дочку подыщу, – говорил прораб, отвлекая мужа от его тоски по жене. – У нас есть на строительстве одна подходящая женщина.

– Пойдем поскорее, – согласился старик. – Она зато счастливой умерла…

– Конечно, счастливой, – подтвердил прораб. – Умирать ведь тоже нужно: если бы мы были вечными, не надо бы детей рожать. Разве это хорошо?

– Это плохо, – ответил старый человек и, опустив лицо, тихо заплакал, стараясь, чтобы его слезы лились втайне. – Ничего, я скоро перетерплю и отвыкну плакать, – сказал он немного спустя.

– А у меня недавно мертвый мальчик родился, – сообщил прораб.

– Да ну? – громко спросил старик, словно он обрадовался, и поспешно утер слезы на лице.

Прораб встал с места, взял старика за руку и пошел с ним устраивать кормление его ребенка и похороны старой жены.

На заре туманной юности*

I

Родители ее умерли от тифа в гражданскую войну в одну ночь. Ольге тогда было четырнадцать лет от роду, и она осталась одна, без родных и без помощи, в маленьком поселке при железнодорожной станции, где отец ее работал составителем поездов. После того, как отца и мать помогли похоронить соседи и знакомые, девочка жила еще несколько дней в пустой, выморочной квартире. Ольга вымыла полы в кухне и комнате, прибралась и села на табурет, не зная, что ей делать дальше и как теперь жить. Соседка-бабушка принесла девочке кулеш в чашке, чтобы сирота, бывшая худой и не по летам маленького роста, поела что-нибудь, и Ольга скушала все без остатка. А когда бабушка ушла, Оля начала стирать белье: рубашку матери и подштанники отца, что от них сохранилось из белья и верхней одежды. Вечером Ольга легла спать на койку, где спали всегда отец с матерью, когда они были живые и больные. Наутро она встала, умылась, прибрала постель, подмела комнату и сказала: «Опять надо жить!» – так часто говорила ее мать. Затем Ольга пошла в кухню и стала там хлопотать, точно она, подобно умершей матери, стряпала обед; стряпать было нечего, не было никаких продуктов, но Ольга все же поставила пустой горшок на загнетку печки, взяла чаплю, оперлась на нее и, вздохнув, пригорюнилась около печи, как делала мать. Потом она перетерла и поставила в ящик стола всю посуду, посмотрела на часы, подтянула гирю к циферблату и подумала: «Не то отец вовремя придет с дежурства, не то запоздает? Если будет формироваться маршрут, то опоздает…» – так обычно думала мать Ольги, называя своего мужа отцом. Теперь девочка-сирота тоже думала и поступала подобно матери, и ей от этого было легче жить одной. Когда она делала вместо матери все дела по хозяйству, когда она повторяла ее слова, вздыхала от нужды и тихо томилась на кухне, девочка воображала, что мать ее еще жива в ней немного, она чувствовала ее вместе с собою.

Вечером Ольга зажгла лампу, в ней был на дне керосин, налитый когда-то отцом, и поставила огонь на подоконник. Так же делала и ее мать, когда ожидала отца в темное время. Отец, подходя к дому, еще издали кашлял и сморкался, чтобы жена и дочь слышали, что идет отец. Но теперь на улице было постоянно тихо; народ разошелся по сельским хлебным местам либо лежал в своих жилищах, слабый и болезненный, а в некоторых дворах вовсе вымер. Ольга все же дотемна ожидала отца или кого-нибудь, кто бы пришел к ней, но никто не вспомнил о сироте – ни бабушка-соседка, ни другие люди, потому что у них была своя боль и своя забота. Тогда она легла в кровать родителей и уснула одна.

Девочка пожила дома еще два дня, переночевала, а потом ушла на станцию. Далеко, в губернском городе на Волге, жила ее тетя; она приезжала два года тому назад гостить к матери и была в воображении