Поколение - Николай Владимирович Курочкин

что? Зачем? Почему? Он отшучивался, умалчивал. Даже если и брался что объяснить, как, например, сегодня, когда настраивал нас против Хазова, если снисходил до объяснений, то говорил не то и не так, вокруг да около.

— Маматюков через себя кантует, наших девочек отбивает опять же, — полушутя-полусерьезно излагал он нам с Мамочкой. — Можно сказать, цветы класса рвет своими чужими руками. Таня Ежелева! Мы ее с пеленок знаем. Растили, защищали ее от всяких там вредителей из других классов, даже снежками в нее не пуляли и не дергали в детстве за косы! И вот она расцвела, созрела в заботливых руках, приобрела, так сказать, товарный вид, но приходит этот, без роду, без племени, приходит и рвет цветок с нашей клумбы…

Я так и не успел разобраться во всем этом до конца, потому что из школы вышел наконец Хазов.

Портфели мы давно попрятали в деревянный ящик, в котором школьный дворник дядя Петя хранил свои метлы, лопаты и старый худой резиновый шланг. Мы были налегке, а Хазов шел, естественно, с портфелем. Я почему-то с досадой подумал о том, что портфель может помешать ему в драке, будто и не я, а кто-то другой должен был выйти навстречу Хазову.

А собственно, почему должен?

— Иди сначала ты, — шепнул Гильдя Маматюку, осторожно выглядывая из-за угла.

Оказалось, он уже распределил роли в предстоящем деле.

— Почему я? — искренне удивился Мамочка, и я подумал, что он не так глуп, как кажется. Действительно: почему он?

— Слабо? — спросил его Гильдя, как маленького. — А кто ныл, что курить хочет? Скорее сделаешь — скорее покуришь. Иди!

Мамочка пожал плечами, вышел из-за угла и вразвалку направился к Хазову.

От волнения у меня вспотели ладони, и пришлось снять новенькие перчатки.

Слышно было, как Маматюк позвал свою жертву, не особенно церемонясь в выборе слов:

— Ты эта… Хазик… Подь сюды. Кому сказал?! Щас в рожу дам…

Впрочем, сказал он это неуверенно и не так грозно, как, наверное, хотелось Гильде, и тот, толкнув меня локтем в бок, прошептал досадливо:

— Не тот Маматюк нынче пошел. Не тот! Руки крюки, морда ящиком… Все это одна видимость.

Это прозвучало так, словно Мамочка и не человеком был для него, а каким-то роботом самого допотопного поколения, которого где-то когда-то отштамповали, на каком-то заводе; и выпустили в продажу, чтобы можно было купить и пользоваться им в своих целях.

Я выглянул из-за угла и увидел, что Хазов уже кунает бедного Мамочку лицом в сугроб.

Мне и без того обидно сделалось после Гильдиных слов, а тут я и вовсе за Маматюка расстроился. Умел все-таки Гильдя людей стравливать!

Раздумывать было некогда. Я кинулся к Хазову и, обхватив его сзади руками, оттащил от барахтающегося в снегу Маматюка.

Хазов придавил меня своим крепким мускулистым телом и норовил извернуться и вырваться, но я держал его крепко.

Тут-то Гильдя и выскочил из-за угла.

— Внимание! Выхожу на сцену! — крикнул он на бегу и, вместо того чтобы помочь Мамочке выкарабкаться из сугроба, склонился над беззащитным Хазовым и пару раз ширнул ему кулаком в лицо, как-то торопливо ширнул, словно боялся получить сдачу.

Я из-под Хазова успел рассмотреть перекошенное ненавистью Гильдино лицо и понял, что он, как Кытя, будет, пожалуй, бить еще и еще, если поймет, что сдачи не будет. И я разжал руки, чтобы Хазов смог встать ему навстречу.

Хазов, низко наклонив голову, вдруг побежал от нас.

Гильдя на всякий случай шарахнулся было в сторону, но, сообразив, что зря, кинулся поднимать со снега Маматюка.

— Скорей! За ним! Уйдет! — покрикивал он на нас с Мамочкой.

Хазов добежал только до школьных ворот и там почему-то остановился, не то поджидая нас, не то размышляя, как выручить портфель свой и шапку, оставшиеся на поле боя.

Пока мы вставали и отряхивались, Гильдя пинком отбросил портфель, а шапку Хазова яростно втоптал ногами в снег.

Мамочка кашлял и отплевывался. Мокрый снег стекал с его красного лица, волосы слиплись, и брюки на коленях были мокрыми.

— Покурил, значится, — проворчал он, утирая лицо рукавом пальто.

Хазов по-прежнему стоял у ворот.

Наконец мы побежали к нему, чтобы уж догнать, схватить, отомстить.

Какая-то дикая сила несла меня на него, будто он и вправду был теперь виноват, будто не мы, а он на нас напал.

Я вырвался вперед.

Хазов, придерживая очки, кинулся за угол школы, свернул в Трамвайный переулок и на несколько мгновений исчез из вида.

Сзади тяжело дышал и кашлял Маматюк.

За углом Хазова не оказалось, так что напрасно я обегал угол стороной, опасаясь внезапного нападения. Хазов стоял метрах в пятидесяти и, словно дразнил, поджидал, пока все мы не выскочим в переулок. Дождавшись, он снова засеменил вдоль забора, часто оглядываясь и как бы приглашая этим скорее догнать его.

Я сделал отчаянный рывок, но и Хазов прибавил ходу. Меня никогда не хватало на длинные дистанции. И тут тоже я вскоре почувствовал, что закололо в боку, и сбавил скорость.

Мамочка еле плелся за мной.

Вперед, таким образом, вырвался Гильдя, но, заметив, что мы его не поддержали, тоже приотстал.

И тогда Хазов остановился.

До последнего момента я думал, что это очередной его трюк в игре с нами, но Хазов, прислонившись спиной к фонарному столбу, вроде бы и не собирался больше двигаться с места.

Да, со стороны, наверное, могло показаться, что мы его загнали, как волка на охоте. Но скорее это он нас измотал, то поджидая, то уходя в отрыв, сбивая нам дыхание и пытаясь растянуть.

А губу-то ему Гильдя крепко разбил.

— Ну что, очкарик, поговорим по душам? — ухмыльнувшись, как ни в чем не бывало обратился он к Хазову.

— С тобой или со всеми? — тихо спросил Хазов, чутко переводя взгляд с Маматюка на Гильдю, на меня, снова на Маматюка.

Я не сразу уловил смысл его вопроса.

Плотно скатанный снежок обжигал кожу и таял, словно плакал мне в ладони.

— А ты не переживай. Я ж тебя предупреждал, кролик: сиди, не высовывайся! У нас, братец, один за всех, а все за одного, — ответил Гильдя, кривя губы в настороженной улыбке.

— На одного! — поправил его Хазов.

Я выронил снежок из рук. Как же это раньше не пришло мне в голову? Трое на одного. Нас же больше, просто больше, и это нечестно. Трое на одного… На одного!

— Он прав, — сказал я Гильде. — Так нельзя. Нас больше!

Хазов облизал разбитую губу и сплюнул на снег.

Гильдя посмотрел на меня как на идиота.