Женщина из дома с олеандрами - Риити Ёкомицу

в свое каноэ как раз вовремя. Однажды ему и вовсе чуть не отсек ступню гигантский, размером с ванну, моллюск акиму. Во второй половине дня, тогда как другие островитяне дремали на бамбуковых циновках в своих домах или в тени деревьев, только он был настолько занят, что голова кружилась при взгляде на него: вычищал дом, строил хижины, собирал кокосы, чинил крыши, плел веревки из пальмовых волокон или же различные мебельные изделия. Он был насквозь мокрый от пота, как полевая мышь после проливного дождя. Он один был в ответе за выполнение всей работы в деревне, за исключением выращивания таро[3] на полях — работы, которую, согласно древнему обычаю, выполняли только женщины. Когда солнце заходило на западе и большие летучие мыши начинали летать вокруг хлебного дерева, этого человека наконец-то поощряли пищей — ботвой таро и рыбьими потрохами, едой, подходящей для собак да кошек. После обеда он ложился, утомленный, на твердый бамбуковый пол и засыпал — или «становился камнем», как говорят на языке Палау.

Его хозяин, главный из старейшин острова, был богатейшим человеком на архипелаге Палау, территория которого тянулась от этого острова на севере до Пелелиу на юге. Половика островных полей таро и две трети пальмовых рощ были его собственностью. На кухне его дома изящнейшие тарелки из черепашьего панциря были сложены друг на друга вплоть до потолка. Каждый день он объедался такими деликатесами, как черепаха в масле, поросенок, испеченный на камнях, эмбрионы тритона, тушеные яйца летучих мышей — из-за чего его живот раздувался, точно как у беременной свиньи. Среди прочих драгоценностей в его доме было копье, которым один из его далеких предков захватил остров Каянгел, победив вражеского короля с одного удара. В его сокровищнице столь же много удоудо, как черепашьих яиц на побережье. Что же касается жемчужины Бакал, драгоценнейшей из всех удоудо, — в ней заключено столь много силы, что, завидев ее сияние, акула-пила, покачивавшаяся на волнах за рифом, бросилась прочь от страха и изумления. Благодаря богатству и мощи правителя, остров мог похвастаться огромным зданием для сбора старейшин, на котором можно увидеть изогнутую крышу, выполненную в форме торжественно парящей летучей мыши и большого алого военного корабля, украшенного змеиной головой, — он был источником гордости для всех островитян. Официально у него была лишь одна жена, но на деле же число его наложниц было ограничено лишь запретом на связи между кровными родственниками.

Тот жалкий, уродливый, одинокий человек, что был слугой столь могущественного старейшины, в обществе находился на столь низком положении, что ему нельзя было даже держать спину прямо или идти, если он находился рядом с другими старейшинами деревни, не говоря уже о его господине, первом старейшине. Он обязан был ползти на коленях. Если он находился в открытом море и лодка старейшины приближалась к его лодке, он непременно должен был тут же прыгнуть прямиком в воду. Если бы он остался в лодке или поприветствовал старейшину, подобное действие сочли бы высочайшим проявлением грубости и за такую провинность он был бы жестоко наказан. Однажды, когда он оказался в подобной ситуации, он за мгновение до прыжка из лодки заметил в воде акулу. Стоило слугам старейшины заметить, что мужчина колеблется, — они пришли в ярость и метнули в него копье, ранив его левый глаз. Не имея иного выбора, раб смиренно нырнул в воды океана, прямо туда, где плавала акула. Если бы акула была на несколько сяку больше, то он бы не отделался так легко — всего тремя пальцами на ноге.

К тому моменту остров Корор, культурный центр архипелага, находившийся далеко к югу от этого острова, уже был охвачен эпидемией страшных заболеваний, которые передали им белокожие люди. Эти болезни делились на два вида. Один из них был весьма странен и препятствовал свершению священного таинственного обряда, ниспосланного нам богами. В Короре, если болезнь приходила к мужчине, ее называли мужской болезнью, если же ей заболевала женщина, то женской. Другой же вид болезни был более коварен и узнать его было весьма сложно: сперва у заболевшего появлялся легкий кашель, он бледнел, легко утомлялся и начинал худеть, и, прежде чем кто-нибудь успевал осознать, что происходит, — заболевший умирал. Некоторые из зараженных кашляли кровью, а другие — нет. Герой нашей истории, жалкий раб, очевидно, заболел именно этим вторым видом болезни. Его постоянно мучил сухой кашель, и он чувствовал себя невероятно вымотанным. Пытаясь излечиться он пил сок, выдавленный из ростков миндаля, и настойку корней пандануса, но ни то, ни другое никак ему не помогало. Его хозяин заметил, что раб заболел, и подумал, что это было более чем ожидаемо — что такой жалкий слуга заразился столь страшной болезнью. В конце концов он стал скидывать на него все больше новых поручений вдобавок ко всей его прежней работе.

Жалкий раб, однако, был мудр и не думал, что его судьба столь горька. Как бы ни был суров его хозяин, слуга был благодарен за то, что тот не запрещал ему видеть, слышать и дышать. Сколько бы работы его ни заставляли выполнять, он утешал себя тем, что был освобожден от возделывания полей таро — священной женской обязанности. Он признавал, что тот случай, когда ему пришлось нырнуть в кишащие акулами воды и он потерял три пальца на ноге, был весьма печален, но одновременно благодарил небеса за то, что ему не съели всю ногу. Пусть он и заразился мучительной болезнью и страдал от гнетущего сухого кашля, но были люди, страдающие одновременно и от выматывающей болезни[4], и от мужской болезни, в то время как он болел лишь от одной из них. Несомненно, был у него один роковой недостаток — то, что его волосы не вились, как сухие водоросли, но он также знал, что были люди с головами столь же гладкими и безволосыми, как бесплодные глиняные холмы. Он, разумеется, отчаянно стыдился своего носа, не приплюснутого, как лягушка, задавленная плугом на банановых плантациях, — но он знал, что на соседнем острове было двое мужчин, и вовсе потерявших свои носы из-за гниющей болезни.

Но даже такой, как он, человек, столь добродетельный, что сумел смириться и жить в довольствии в подобных обстоятельствах, иной раз задумывался о том, что лучше бы он заболел чем полегче, а не такой тяжелой болезнью и что он бы с гораздо большим удовольствием вздремнул в тени, вместо того чтобы вкалывать под палящими лучами полуденного солнца. Даже этот несчастный мудрец иной раз