Стрекоза ты моя бестолковая - Татьяна Булатова

дело!» Да только не страшно Клавке его, напролом прет и всем гостям объясняет: «Не подумайте чего, люди дорогие. Душа у меня не терпит. Костя ведь нам как сын родной, пусть мать его на меня не обижается. Положено ведь, чтоб и муж, и жена под одной фамилией жили. Чего ж тогда?!»

Пока Михалыч с гостями жену усмирял, церемония закончилась. Перед новыми брачующимися регистраторша дверь распахнула и ручкой ему, Косте, так показывает: выходите уже, без перерыва работаем, на улице разбирайтесь, не мешайте своим видом чужому счастью, не смущайте других молодых.

Не стал он ни в чем разбираться: жену обнял, поднял на руки и вынес в официально разрешенную семейную жизнь под аплодисменты возмущенных Машенькиным коварством гостей. И только Степановна, подобравшись поближе к рузавинской родне, честно выполняла порученную ей роль посаженой матери невесты:

– Чего хотите-то? Сирота ведь девка. Ни отца, ни матери. Зацепиться не за кого. Жизнь ее обидела, она на жизнь обиделась. Вот и дурит маленько… А так хорошая она, Маша-то, смирная, спокойная, покладистая… Вежливая такая. Слова грубого не скажет: глазоньки-то опустит и мимо идет. Никого не тревожит. Другие вон с вывертом каким, только глаз да глаз, а эта тихая. Хорошая жена вашему Косте будет.

– Ну это мы еще посмотрим, – прошипела прибившаяся к ним Клавдия и, властно взяв рузавинскую сестру под руку, добавила: – Ты, Вера, Степановну-то не слушай. Много она понимает, старуха. Совсем уж за своей перегородкой из ума выжила. Ты вот посмотри, свадьба на свадьбу не похожа. А почему?

– Почему? – расстроилась Костина сестра.

– А потому. Со стороны жениха гости есть?

– Есть, – подтвердила Вера.

– А со стороны невесты?

– Есть.

Клава разочарованно посмотрела на Костину сестру:

– Кто-о-о?

– Она вот, – указала Вера на суетящуюся рядом Степановну.

– Степановна-то? Ты, часом, с ума не сошла? Это ж вахтерша их, – Клава кивнула головой на Костю, окруженного парнями. – Небось рада до смерти, что на свадьбу позвали, вот и старается.

– Нехорошо, Клава. – Вера высвободила руку. – Женились, значит, женились. Теперь – плохая Маша, хорошая – все равно своя. А что гостей с ее стороны нет, так, может, и хорошо. После работы домой бежать будет, а не к подружкам. И соблазнов никаких: молодая ведь все-таки. Дите еще, можно сказать. Всего девятнадцать.

– Хорошо дите, я тебе скажу. Девятнадцать лет! Значит, как с мужиком до свадьбы жить – это не дите. А как ответ держать: чья? откуда? – дите, значит.

Вера, выслушав Михалычеву Клаву, вспомнила свой недавний разговор с братом («Чья? Откуда?») и преисполнилась решимостью взять сноху под защиту:

– А это, между прочим, не твоего ума дело. Спасибо, конечно, за заботу, только сами они разберутся.

– Это – пожалуйста, – неожиданно быстро сдала свои позиции Клава, а потом потемнела лицом и просто, по-житейски добавила: – Только помяни мое слово, Вера, не выйдет из этого ничего хорошего: и свадьба-то в мае, и в загсе все наперекосяк, и между гостями раздор… Нехорошо это. Жалко мне Костю. Хороший ведь парень.

Хотела еще что-то сказать, но не успела: как нельзя вовремя Михалыч откуда-то вывернул, подхватил супругу под руку и повел к столу места занимать, к жениху поближе.

– Чего ты лезешь-то поперек батьки в пекло? – зудела ему в ухо Клава и с пристрастием рассматривала угощение на столе. – Совесть-то поимей. Ты что ему? Отец?! Во главу стола садиться!

– А я и не во главу. Я рядом, – отбрыкивался Михалыч и вожделенно смотрел на запотевшие графинчики с водкой. – Богатый стол, Клава. Молодец, Костян. Уважил гостей.

– Ты сначала-то попробуй, потом говори, – никак не хотела настраиваться на миролюбивый лад недовольная Клава, так и искала, к чему придраться.

Пока искала, гости за столом расселись, поздравлять жениха и невесту взялись, желать долгих лет жизни, семейного счастья, детей, да чтоб много, богатства и чтоб дом – полная чаша.

– Горько! – паровозным гудком взревел Михалыч и выбросил руку вперед, как будто в ней не рюмка водки зажата, а древко красного знамени.

– Горь-ко! Горь-ко! – присоединились к Михалычеву приказу Костины товарищи.

– Го-о-о-рь-ко! – зажмурившись, выкрикнула Степановна и толкнула в бок напуганную невесту.

– Го-о-о-рь-ко! – прошептала скромная Вера и прослезилась.

Растерявшиеся молодожены медленно поднялись со своих мест и застыли друг перед другом, никак не решаясь выполнить многочисленные просьбы приглашенных.

– Ну? Давайте, а?! – взмолилась Клава и скомандовала: – Целуйтесь уже. Горько!

Поцеловались. Неловко. Как в первый раз. Костя еще заметил, что губы у Машеньки были холодные и саму ее мелкой дрожью било, словно былиночку на ветру потряхивало.

– Горько! – не унимался народ, уже разгоряченный выпитым. – Горько!

Снова встали, снова поцеловались, снова без страсти. Недовольным остался зритель, опять потребовал «на бис», даже ногами затопал: «Горько-горько-горько!»

– Ну-у-у горько так горько, – не выдержал Рузавин и сгреб Машу в охапку с такой силой, что даже Михалыч крякнул:

– Вот! Вот это я понимаю! Это вам не сухостой какой-нибудь!

– Замолчи, – ткнула в бок знаменитого кушмынского машиниста его строгая жена, но при этом кокетливо повела плечами. – Понятное дело, молодые!

– Молодые?! А ну, смотри! – не на шутку разошелся крепко поддавший Михалыч и, развернув супругу к себе лицом, скомандовал: «Горько!» Поцелуй оказался впечатляющим по длительности: градус возбуждения за столом ощутимо поднимался. Стало шумно. Праздник набирал обороты – усидеть на месте становилось все труднее и труднее. Ноги просились в пляс, а душа – в хор.

– Эх-ха! – воскликнула Степановна и вцепилась в локоть посаженой дочери. – Айда плясать, дочка. Айда-айда.

Машенька плясать не хотела: передергивала плечиками, клонилась в Костину сторону, смотрела на подвыпившую старуху с ужасом и ни за что не хотела выбираться из-за стола.

С танцами как-то не заладилось. Вроде и песни – огонь: на тебе и кот черный, и Москва – лучший город, и задира-ветер над головой… Да только народ для них не больно-то подходящий: молодым парням для танцев девок подавай, а из девок – одна невеста. И та какая-то: ни два ни полтора.

Решили песни петь. Хором попробовали: кто – в лес, кто – по дрова. Не понравилось. В общежитие за гитарами побежали: благо дело – недалеко. Пока одни бегали, другие – репетировали. Песни перебирали знакомые. И только Машенька с безучастным лицом сидела за столом и следила глазами за раскрасневшимся мужем, перебегавшим от одной группы гостей к другой.

– Иди-иди, – похлопывала брата по руке Вера, стоило тому подбежать к ней. – Не обращай на нас внимания. Мы посидим здесь. Послушаем. Иди к невесте-то.

– Ма-а-ам, – бросался Костя к матери и заглядывал той в глаза. – Ну как тебе? Все нормально?

– Главное, чтоб тебе хорошо было.