Любовь в курятнике - Тамара Петровна Москалёва

– С каким… ещё… внуком? Погоди-ко… ты чё болташь-то?.. с каким таким внуком? – старуха поставила сумку на землю. – Да не дыши же ты на меня табачишшем-то, сколь раз говорить! – взорвалась она и колко заметила: – Горбунья – соседка мне… как и тебе… как и всем. Хорошо, что разрешилась нормально… Тока… с чего она… моя-то? Еслиф Юрка отвёз её в больницу, так и правильно сделал! По-людски, по-человечьи. Молодец! Всю жизню так воспитывала.

Даниловна спешно подоткнула седые косматушки, выбившиеся из-под платка, и подхватила сумку – Вот и я щас… скину барахло и тоже проведаю…

Даниловна разбирала поклажу. Тряпьё валилось из рук. Она думала о ехидных Пёрдиных словах. «Хм… внук… внук… что за внук?.. А ведь Танюшка-то мне так и не сказала, от кого понесла… Неужели?..» Бабка оставила своё занятие, села на койку. «Когда успели? Где?..» Начала припоминать: «А-а-а… так мне же ещё когда-а Александровна-то ворожила да приговаривала: держи, мол, парня своего в овчинных рукавицах! Перемена, мол, выпадает ему. А для тебя, мол, ударом обернётся перемена-то энта… Так вот оно, что-о… А я-то… Хе-е, вот тетеря».

Неожиданно шумно в двери ввалился запыхавшийся племянник. Радость и тревога были во всём его облике. Он остановился у порога и невидящими глазами смотрел на тётку.

– Чего выпялился? – пасмурно встретила его Даниловна. – Не признаёшь? – И тут же в лоб спросила: – Это правда?

– О чём ты?.. – встрепенулся Юрок и сразу пошёл в атаку: – Тёть Агаша, чё с тобой? Какое преступление я совершил? Чё ты окрысилась-то?.. Сама же её нахваливала. – Племянник недоумённо пожал плечами. – Да, сын у меня родился. Сын! И с Колобком… мм… с Танюхой счас всё хорошо, – парень скинул куртку, упал на стул и тихо пожаловался: – Танька… чуть не умерла…

– Спасибо, племянничек, порадовал тётку на старости лет, – не слушая, зло оборвала его Даниловна. – Хорош подарок! Да разве о таком я мечтала? – сизые губы её задрожали. – Разве эту каракатицу я мыслила тебе в жёны-то, а, Юрка? Что с тобою приключилось?! Ведь ты с девчатами всегда разборчивый был. А тут? Эх… Тебя же обвели вокруг пальца! – без передыха сокрушалась Даниловна. – Вот дур-рачина… – Она раздражённо качала головою, обхватив ладонью подбородок. – Ну не телок ли ты, а?

– Короче так, тётя Агафья, – решительно хлопнул себя по колену Юрок, вставая. – Хватит! Не знаю, какое у тебя горе случилось, а у меня… повторяю: у меня сын появился на свет, понимаешь? Сы-ын. Мой! И он будет расти с отцом! – твёрдо сказал племянник и вполголоса добавил: – И Танюху я не оставлю. Ясно? – Юрок посмотрел на тётку влажными глазами. – Я, сёдня… тёть Агаша… много передумал… много понял… – Подбородок у парня задрожал, он зло прошептал: – Н-никогда не забуду, как меня за безотцовщину п-пинали все, кому не лень, – парень скрипнул зубами, саданул дверь и вышел из комнаты.

* * *

Пузатая туча опросталась тёплым дождём и скрылась. Юрок, слегка прихрамывая, молодецки летел по влажной мостовой, толкая тёмно-синюю коляску. Внутри перетянутый нарядным бантом похрустывал целлофановый пакет с детским приданым. Охапка пахучих ромашек рассыпалась в люльке, выстилая нутро весёлым ковром.

Молодожёны – Юрок и Татьяна, сидели во дворе за праздничным столом и принимали поздравления. Целовались, когда радостные подруги, перекрикивая всех, наперебой орали: «Горько!» Заливалась Захарова гармошка, под которую мощным хором гремели песни! А поодаль, в укромном уголочке, счастливая Даниловна тютюшкалась с внучонком. – Курятник веселился!

Нюрка-почтариха

Похоронили Зою всем двором вскладчину. Ладно помянули и разошлись. Мощная Нюра-почтариха сноровисто домывала освободившуюся Зоину комнату, которая теперь по закону доставалась ей, многодетной, в придачу к своей клетушке, размещённой в этой же квартире. Зоиных детей забрали приёмные родители. А на кухне за пустым столом скучал без друга-Олежки почтарихин поскрёбыш-Сашок (остальную поросль мать растолкала в интернаты-санатории). Мальчишка, болтая ногами, облизывал карандаш – художничал на листке бумаги и мурлыкал грустную песенку.

«Почтарихой» Нюру окрестили не зря, ведь работала-то на почте. Ну «почтариха» и «почтариха», чего обижаться-то? Служба её не обременяла, даже нравилась: всегда на воздухе, всегда – с народом. А чем плохо-то? Ранёшенько, пока ребятишки спят, бегом – на почту! Там письма разобрала, газеты-журналы загрузила. Сумку – на плечо и… «ох, спина-моя кормилица!» – попё-орла по домам! Слава богу силушкой Господь не обидел! Печать в ящики сбросит, пенсии раздаст (приветливые бабульки чаем, а иногда ещё, чем покрепче, в благодарность угостят, а то и денежку с устатку подкинут «детишкам на молочишко») и – свободна! Бегом – домой! А то и на велосипеде. Да, велосипед на почте выделили, хоть и старенький, но всё не на себе тащить сумку-то. Нюра в округе всех в лицо знает: и старых и малых! Кто радостью поделится, а кто и горем. В жизни-то разного хватает. И каждого почтариха выслушает, а надо, так и поможет, чем сможет. Бабульки её за аккуратность да за чуткость уважали. Собаки и те хвостами виляли: пронюхали собаки, что у почтарихи для них кусочек сахару припасён, чтоб не цапнули сдуру!

Ну а жизнь личную Нюра тратила легко и без заморочек. Легко знакомилась-сходилась с кавалерами, легко с ними и расходилась. Всех беззаветно любила, за что и получала в подарок очередного ребятёнка. И в сердце её было так много любви и желаний… Вообще-то мужем своим она считала Григория. Всё время его вспоминала. Какой же складный был Григорий, матушки родимые! Чистый Илья Муромец, только без бороды! Видно, каждая миска борща перерабатывалась его могучей утробой в тяжеленные мышцы. И вот этому-то «Муромцу» в дальних закромах своей души хранила Нюра верность.

* * *

Вечерело. На улице – мороз трескучий! На промёрзших столбах монотонным звоном гудят провода! У особторга – людская мельтешня: новый год на носу! Тяжёлые резные двери вывернуты наружу. Там, в дымном мареве, мерцает проникновенный голос Клавдии Шульженко:

«Говорите мне о любви.

Мне сегодня так радостно с Вами!

Так согрейте же сердце словами о любви».

Поблизости хохлатый рой приплясывает-пристукивает ногами. Красномордая «снежная» баба в заиндевелой шали, ряженная в белый халат с чёрным меховым воротником и дутые валенки с галошами, едва успевает открывать-закрывать волшебный лоток, прилипший к её необъятному животу: «В руки больше десятка не даём!» Из лотка валит пар и буйный запах горячих пирожков, который сводит с ума! Нюра, расфуфыренная не по погоде, в модной плюшевой жакетке (уже зуб на зуб