Гагаи том 1 - Александр Кузьмич Чепижный

Дыкин поклонился. Приказ коменданта о том, чтобы все железнодорожники явились к месту своей прежней работы, доведен до населения. Теперь остается лишь контролировать, как он исполняется. И в этом смысле очевидна необходимость создания полицейского участка в Крутом Яру, так как многие его жители — транспортники. Дыкин не преминул подчеркнуть это обстоятельство.

— В помощь Пыжову дам Емельяна Косова, — сказал он. — Вдвоем они и черту рога скрутят.

— Отшень, отшень карош! — засмеялся Фальге. — «Рога скрутят», — повторил он. — Отшень здорово. — И, отпуская Дыкина, благосклонно, несколько напыщенно закончил! — Фатерланд не будет забыть ваши старание.

Оставшись один, Фальге прошел к трюмо, не без удовлетворения окинул взглядом свое отражение, одернул мундир, поправил воротничок. Тут же подумал о том, что либеральничает с врагами. Недрянко ничего не мог выудить у Матющенко. И сегодня он, Фальге, сам допрашивал задержанного. Но тоже не смог добиться, кого же тот успел вовлечь в свою преступную организацию. Матющенко все отрицал, продолжал утверждать, что беспартийный и политикой не занимается, При нем истязали жену, рассчитывая, что он не выдержит, дрогнет. А он вынес и свои муки, и душевную боль, видя, как терзают его подругу.

Сегодня он, Фальге, задался целью добиться своего. Он был уверен в том, что ни один человек не в состоянии противостоять его молодцам из комендантского взвода. А у них нет иного желания, как угодить своему начальнику, потому что знают: достаточно хоть в малом ослушаться — и очутишься не в тихом тыловом поселке, а на передовой.

Они вовсю старались, его «мальчики». И все же у задержанных не удалось развязать языки.

Впервые он, Фальге, ощутил какую-то нечеловеческую, непостижимую силу этих людей. Его охватило смутное чувство тревоги, вызвавшее в нем еще большую ненависть и злобу. Во всяком случае, за ним последнее слово. И он согнет их. Он еще увидит страх в их глазах.

Придя к такому заключению, Фальге несколько успокоился. Пора было идти на встречу со специалистами. По пути Фальге заглянул в комнату переводчицы и сказал, что фрау Клара сегодня ему больше не понадобится. Он мог и не говорить этого — пусть отсиживала бы свое время. Но он до некоторой степени симпатизировал этой женщине, вернее, с показной сентиментальностью воспринял то, что рассказал о ней Дыкин. Эта женщина отстала от мужа — действительного статского советника, отступавшего с Добровольческой армией, в коловерти гражданской войны потеряла ребенка. Сохранившая следы былой красоты, но до срока увядшая, с глазами, наполненными одной лишь печалью, в странном, давно вышедшем из моды одеянии, она невольно вызывала сострадание. И Фальге взял ее на службу, приказал вестовому приносить для нее обед из солдатского котла. К тому же, надеясь получить на завоеванной земле кое-что из благ, которые посулил Гитлер отправляющимся на восточный фронт офицерам, Фальге усиленно изучал русский язык, и в этом никто не мог так помочь ему, как Клара Георгиевна.

Фальге небрежно ответил на приветствие часового у входа в комендатуру и отправился к уже ожидавшим его соотечественникам. Ему не терпелось услышать берлинские новости, посидеть среди своих за кружкой доброго баварского пива.

Дыкин встретил Елену радушно. Предупредительно вышел из-за стола, подставил ей стул. Заговорил. На лице Елены промелькнуло удивление. Что-то она не замечала, чтобы Дыкин изъяснялся на украинском языке.

Впрочем, ей нет до этого никакого дела. И вообще ее уже ничто не трогает, ничто не удерживает в этой опустевшей жизни.

— Я все знаю, — сказал Дыкин. — Потерять мужа... Приношу вам, Елена Алексеевна, свои искренние соболезнования.

Елена смутно воспринимала то, что он говорил, невольно думая о том, как странно звучит его украинская речь, чувствуя фальшь в этом внезапном перевоплощении.

— Но я не могу не признаться, — продолжал Дыкин, — что для меня эта встреча — приятнейшая неожиданность. Вы всегда вызывали во мне восхищение. Меня как магнитом тянуло к вам.

«Что это он? К чему все это?» — подумала Елена, и в самом деле что-то припоминая. Тогда Филипп Макарович был скромным учителем физики — тихим, незаметным, далеким от политики. Он, кажется, в самом деле изрядно надоедал своими ухаживаниями.

Воспоминание промелькнуло смутным видением и исчезло.

— Вместе с тем я огорчен, — говорил Дыкин. — Я очень сожалею, но вас, Елена Алексеевна, ожидают большие неприятности. Впрочем, я не совсем правильно выразился, — тут же поправился он. — Над вами нависла смертельная угроза.

Дыкин надеялся вызвать у нее страх и очень удивился, поняв, что его слова нисколько не взволновали Елену. В первое мгновение он даже растерялся.

Добиваясь разрешения распорядиться судьбой Елены по своему усмотрению, Дыкин умолчал о своих истинных намерениях.

А все заключалось в том, что когда-то отвергнутый, теперь он рассчитывал преодолеть сопротивление. Женщина, к которой он и в самом деле испытывает влечение, волею случая в его власти.

— Я хотел сказать... — поспешил Дыкин, испытующе взглянув на Елену, — я могу принять удар на себя и отвести от вас смерть. Это, конечно, очень сложно, опасно. Мною может заинтересоваться гестапо. И тогда... Но для вас, Елена Алексеевна, я готов на все.

Их разделял только стол. Елена смотрела мимо Дыкина, думала: разве можно испугать смертью, если не хочется жить. А Дыкина волновало уже само присутствие Елены и то, что они одни. Его взгляд был липким, похотливым.

— Теперь вы одиноки. Ничто вас не связывает. Конечно, я понимаю, — торопливо добавил Дыкин, — нужно время, чтобы забылась эта... эта травма. Однако вы должны знать, что в моем лице всегда найдете верного друга, готового следовать за вами хоть на край света, готового выполнять ваши желания.

— Я хочу умереть, — прервала его Елена.

— Умереть?! — воскликнул Дыкин. — Нет-нет! Отдать вас могильным червям? Это будет величайшим кощунством! Преступлением! — Говорить напыщенно, высокопарно было всегдашней слабостью Дыкина. Но сейчас он ощутил необходимость прибегнуть к более естественным интонациям. — Рассудите-здраво, Елена Алексеевна, — продолжал уже мягче, душевней, — прежнее не вернется. А жить надо. И надо устраиваться в жизни. Мы с вами — не первой молодости. Однако впереди еще немало времени. Кончится война. Положение у меня видное. Со мной и вам будет хорошо.

— Нет, Филипп Макарович, — тихо сказала Елена, — никогда не быть этому.

Дыкин побагровел, наклонил голову. Мясистый нос еще больше навис над тонкими губами. На них блуждала саркастическая ухмылка.

— Значит, умереть?

— Я готова.

— Та-ак,