Хронология воды - Лидия Юкнавич

Я обернулась туда, где унылым конвоем застыла моя дурацкая семья — далеко, они были практически точками. Я посмотрела на Филлипа. И сказала:

— Пни ее назад.

Сама не знаю почему.

И он, хм, пнул.

На этот раз коробочка не улетела далеко, она едва поднялась в воздух, тут же упала в воду и снова, только еще медленнее, поплыла к нам. Я начала смеяться и не могла остановиться. И он засмеялся. Сильно так.

— Иди, достань ее, черт возьми, — велела я.

И он достал.

К этому моменту маленькая коробочка уже начала разваливаться. Дерьмовый розовый картон. Я разодрала дурацкую бумагу. Под ней оказался маленький полиэтиленовый пакетик. Практически как мешочек с травкой. Я старалась не засмеяться, но не удержалась, а Филлип спросил:

— Что? — И заглянул через мое плечо. Мы хихикали без остановки.

Потом я сказала:

— Проклятье, надо завязывать со смехом. Это не смешно. Максимально, черт возьми, не смешно.

Он согласился, но тоже никак не мог успокоиться. У меня всё лицо было в соплях. Я так ржала, что заболел живот — бывший мир. Наконец я догадалась, что делать.

Я аккуратно вскрыла зубами фальшивый околоплодный пузырь, наполненный прахом. Как это делают животные. И пошла прямо в океан. В своем винтажном красном шерстяном пальто. В ковбойских ботинках из нубука. Филлип дернулся было за мной, но я не разрешила. Брела вперед, пока вода не дошла до моего живота. Она льдом обжигала мои швы. Унимала боль. Я ссыпала прах дочери, почти невесомый, в правую руку. Совсем немного праха унесло ветром. Он был влажным. Как песок. Затем я опустила руку под воду, и прах смыло. Я закрыла глаза.

Потом отец сказал мне, что это был самый смелый поступок из всех, что он когда-либо видел. Я так и не поняла, что он имел в виду.

Когда я выбралась из воды и подошла к своему первому мужу, он обнял меня — к тому моменту мы уже не были вместе, но он всё равно это сделал. А потом я почувствовала, что у него трясутся плечи, как будто от рыданий, но нет: он снова смеялся. Я спросила: «Что?» И он указал на пятно от праха, сбоку, на моем красном винтажном пальто. Я тоже засмеялась: знаю, знаю. Мы цеплялись друг за друга.

Сестра думала, мы рыдаем, — было похоже.

Может, мы и рыдали.

Не знаю.

Пакетик из-под праха я носила в кармане годами. И красное винтажное пальто сохранилось — хотя если то пятно и осталось, его уже не разглядишь.

II

ПОГРУЖЕНИЕ

КРЕЩЕНИЕ

Семья на пляже — как если бы мы и правда могли быть семьей на пляже.

Уже взрослыми мы с сестрой навещали маму и отца во Флориде. Навещали из чувства вины. Навещали из-за стыда. Навещали, потому что заблуждались. Навещали, потому что взрослые женщины — тупицы. Не знаю, почему мы их навещали. Не могу вспомнить. Думаю, мама умоляла нас приехать. Мне двадцать шесть. Сестре — тридцать четыре.

Мама просто стояла, короткая нога — на песке. Отец и две дочери бродили по воде на пляже Сент-Огастин. В океане мы забывались: забывали о сестрах, о себе, об отце, теряли память. Вода во Флориде температуры тела. Волны, если только погода не подкачает, спокойные. Они нежно окутывают тебя. Я услышала крик с берега.

Мама, хромая, бежала боком. Я посмотрела туда, куда она указывала пальцем, и увидела отца, лежащего лицом в воде. Ощутила соль на губах. Добежав до него наконец, я увидела родинки на его спине, выступавшей над поверхностью, — глубина там была по колено. Бег в воде всё равно что бег в желе. Это почти весело. Я перевернула отца. Гримаса исказила его лицо: стиснутые зубы, глаза навыкате, кожа в пурпурных и белых пятнах. Подоспела сестра. Мы вдвоем тащили стокилограммовый мертвый груз на берег, и обе кричали: «Папочка». Мама на песке — вдали от нас, ее дочерей. Крошечный визжащий пингвин с тростью.

Бывают в жизни моменты, которые спустя годы всплывают в памяти, когда этого совсем не ожидаешь. Всплывают с невероятной яркостью. Отец умер почти что на моих глазах. Скажу как есть: я могла бы его убить. Я смотрела вниз на тело, теряющее цвет, на выпученные, уставившиеся на меня голубые глаза — такие же точно, как мои, — на зубы животного. На такое знакомое лицо, которое я не могла узнать. Я зажала ему нос. Приложилась ртом к его рту. Чувствовала его язык, зубы, слюну. Губы теплые, но неподвижные. Сестра давила на его грудь кулаками. Плавки у него съехали. Член безобидно повис. Я прижала губы к его губам. И вдыхала в него воздух, пока не приехала скорая.

Гипоксия — это кислородное голодание в воде, которое не приводит к смерти. Но оно угрожает работе мозга и многих других органов. Отец из-за гипоксии потерял память.

Я его не убила. И не спасла.

Как мы вообще живем на суше?

ПЛАВАЯ С ЛЮБИТЕЛЯМИ

О человеке многое можно понять по тому, как он ведет себя в воде. Одни в панике барахтаются, как гигантские насекомые, другие скользят, как тюлени, переворачиваются и ныряют без каких-либо усилий. Иногда люди топчутся в воде, улыбаясь широко и глупо, иногда выглядят так, будто сломали руку, ногу или страдают от серьезной боли.

Однажды я плавала с Кеном Кизи. В водохранилище неподалеку от Фолл-Крик. Опухшее от выпивки, его тело округлилось и раздулось — в полном соответствии с его прежней репутацией. Мы плавали ночью. Впятером, кажется. Под тотальным, абсолютным, безоговорочным и космически мощным кайфом.

Луна то пропадала, то снова появлялась из-за снующих по небу облаков. И вода еще не остыла — должно быть, был конец лета, хотя у меня та ночь почему-то четко ассоциируется с осенью. Но будь это осень, мы отморозили бы себе сиськи. Так что вот: однажды, в конце лета, чуть меньше чем за десять лет до его смерти, мы вместе вошли в воду. В искусственных водоемах пахнет грязью вперемешку с бетоном и водорослями.

Я нырнула в черноту и открыла глаза. Смотреть ночью в воду озера — это как смотреть пьяным в космос. В нечто черное и смутное. Я всплыла, сделала несколько гребков, нырнула опять, снова всплыла, а потом посмотрела назад и увидела его неподражаемую голову и широкие плечи. «Черт возьми, девочка, ты кто вообще такая — русалка?» —