Шанхай - Риити Ёкомицу

– Вы выглядите очень усталой.

– Да, обычно я падаю без сил. Извините. Уже так поздно… Но я готова разговаривать с вами сколько угодно. Я сегодня разболталась, но если вам захочется спать, то ложитесь с Коей. А я здесь прилягу.

– Да не беспокойтесь, я могу и тут, ведь я нисколько не устал.

– Ладно. Можете лечь на этот диван, если спать захотите. И не рассматривайте так пристально чужую неприбранную комнату. Что за жизнь у танцовщицы, и без того ясно, верно? Как вы и догадывались, ничего путного в ней нет.

Роскошная орхидея, размятая пальцами Мияко, осы́палась в стакан лепестками цвета утренней зари. Взяв цветочную вазу с круглого столика из сандала, она стала подражать утренним торговцам:

– Ти-цу-хо, дэ-дэ-хо, мэи-куи-хо, па-рэ-хо, мэ-ри-хо[34]. Ну и жарко же сегодня. В такую ночь мне обязательно приснится что-нибудь вкусное.

Она поднесла Санки стакан с лепестками, отпила из своего и повернулась в поисках сигарет. Просторная одежда распахнулась, под ней шевельнулись колени. Между полами мелькнуло голое тело, ленивое движение руки приоткрыло полную грудь.

Санки машинально помешивал в стакане чашечку орхидеи.

– А, вот что я хотела показать вам! У меня сейчас пять любовников. Француз, немец, англичанин, китаец и американец. Есть и другие, конечно, но я пока держу их на расстоянии, на всякий случай, и позволяю им только держать меня за руку.

Зажав коленями сигарету, она достала из выдвижного ящика альбом.

– Вот это Мишель, француз. А это американец. На других тоже посмотрите. Все они великолепны, сладкие, как плоды лотоса, и в этом их главное достоинство. А уж как они любят японок, и не передать! Потому что наверняка измучены женами. Вот я по мере сил и ублажаю их, прикидываюсь этакой кошечкой.

Вовсе не для того, чтобы разглядеть фотографии, а чтобы приблизиться к ней, Санки пододвинул свой стул. Она, сомкнув колени, произнесла:

– Ближе, ближе. Оттуда плохо видно.

– Напротив, видно слишком хорошо. Да и зачем мне смотреть на ваших любовников?..

– Зачем-зачем… Затем, что редко удается увидеть такие великолепные лица. Вот сюда, поближе. Нет, ну как же на вас не сердиться!

Санки подумал: неужели эти нежные руки схватили Кою за горло? – и некоторое время молча рассматривал лицо Мияко.

– Я вижу: вы чего-то опасаетесь и дрожите от страха? Да успокойтесь, все мои любовники только в альбоме. Вот – выстроились тут все пятеро. Не в моих правилах брать в любовники несчастного человека вроде вас, у которого увели подругу.

Санки исподлобья взглянул на Мияко. Сдержав взметнувшуюся в самых недрах его души ярость, он натянуто рассмеялся. Мияко, положив ноги на угол стола прямо перед лицом Санки, добавила:

– Может, хоть рассе́рдитесь? Послушайте, мне довольно хорошо известны отношения вашей возлюбленной со своим мужем. Поэтому, безусловно, я вам глубоко сочувствую. Мои-то любовники крутятся вокруг меня, соперничают друг с другом. Взять хотя бы коврик внизу – это настоящий корасан[35], его принес Мишель, а вот эту бархатную подушку привез англичанин и говорил что-то про Скутари[36], а может, про Византию, – наверное, это оттуда. Это, конечно, не всё. И вчера – вроде вчера? – из-за меня подрались в гольф-клубе.

– Это меня не касается. Но вы не могли бы опустить ноги? – попросил Санки.

– Ах, и когда я успела? Извините. Для танцовщицы ноги важнее всего, хотя… да не важно. Когда я устаю, чего только не вытворяю. Я же все-таки танцовщица!

– Когда к вам приходят любовники, вы тоже так делаете?

– Да вы, никак, смеетесь надо мной! Мои любовники не смеют на такое надеяться!

В полутьме Санки показалось, что Мияко взмахнула руками. Положение было дурацкое. Он сравнил ноги Ольги и Мияко, после чего придвинулся к ней и взял альбом.

– Ну, что теперь? – сказала Мияко и забрала альбом.

Он почувствовал насмешку, всплывшую в уголках ее губ, и неожиданно обнял ее. Марсельские волны[37] ее волос хлынули на спинку дивана. Сотрясаясь всем телом от смеха, она шлепнула Санки по лбу и сказала:

– Ах, так и вы не прочь! Я совершенно утратила бдительность!

Мияко залпом осушила свой стакан и выплюнула в лицо Санки лепестки белой орхидеи. Подушка заскользила по дивану. И вскоре тихо зашуршали изящные китайские туфельки Мияко, сминая носками серебряную вышивку на покрывале.

Санки вдруг ощутил опасность. Вскочив, он посмотрел в зеркало. Это что еще за вульгарная рожа? Поняв, что Мияко, несомненно, разглядела в нем похоть, он растерянно уставился на нее.

Она подоткнула под бок подушку и громко расхохоталась.

– Не переживайте. Не надо, оно того не стоит. Вы ошибаетесь, если думаете, что можете добавить мне огорчений! Идите-ка сюда. Посмотрите в зеркало, какое у вас перепуганное лицо.

Санки догадался, что его водят за нос. Но откуда же тогда взялось это уродливое лицо в зеркале? Он осторожно подсел к Мияко.

– Светает понемногу.

– Вот и ладно. С тех пор как вы увидели меня, вы думали только о том, как бы мне не поддаться. Как бы вы ни старались обмануть меня, пытаясь спорить, отныне это все бесполезно. Хватит! Я больше не буду вам сопротивляться.

Сердце Санки оборвалось. Теперь в опасности была уже не его плоть, а сама душа. Он поднялся:

– Я, пожалуй, откланяюсь. До свидания.

Мияко молчала, застигнутая врасплох. Санки повернулся, чтобы выйти.

– Господин Санки, хоть и рассвело, я не могу теперь остаться одна! Разве вы не знаете правил приличия?

Шагнув к дивану, Санки наступил ногой на альбом, валявшийся на ковре.

– Ночь уже закончилась, извините. Как-нибудь в другой раз.

Он вышел из дому и быстро пошел по улице, над которой занимался бледный рассвет. Он в очередной раз продемонстрировал свою застарелую болезнь: столкнувшись с проблемой, просто бежать от нее.

22

На дне затяжного дождя смутно изгибались рельсы ночи. Среди кирпичных трущоб неслышно, как тень, двигался ободранный фургон. Под аркой, прислонившись к стене, одинокая проститутка-метиска не сводила глаз с угла залитой дождем улицы. Перед ней на зонте газового фонаря лежали сморщенные гниющие цветы акации. Из узкого прохода между зданиями в ореоле брызг показались светящиеся фары, мимо провезли пьяного с раззявленным ртом.

Поравнявшись с проституткой, Санки свернул в переулок. Там, в закопченной распивочной, варилось, пузырясь, его любимое блюдо – потроха. Под маленькой лампой хозяйка забегаловки промывала глаза тряпкой, смоченной в растворе борной кислоты, и прислушивалась к шуму дождя. В этот час здесь не было посетителей.

В ожидании Такасигэ Санки заказал лаоцзю. Отсюда они вдвоем должны были пойти на фабрику, чтобы проверить