Гром спит в колоколах - Станислав Васильевич Мелешин

Он стал ходить по обширному саду, зарывал лицо в нежные ветви яблонь, поглаживал шершавые ветки смородины, притрагивался к колючкам крыжовника и малины и, вдыхая настоенный цветением синий пахучий вечер, думал о бесконечной и счастливой жизни, в которой есть только рождения и совсем нет похорон.

Ему хотелось забраться на яблоню, около которой он остановился, поглаживая ствол, и улечься, как на облаке, почувствовать себя богом или ангелом каким-то и загадать особое желание, чтобы пришла Паня.

И вдруг он увидел ее. И луну над ее головой, как венец.

«Померещилось…» — упрекнул он себя и направился к ней. Под лунным светом все вокруг стало голубым и дымным. Небо звенело и опрокидывалось. Иван наткнулся на горячие руки Пани и услышал ее торопливый приглушенный голос.

— Я знала, что ты придешь. Сядь, посидим.

Но ему не хотелось садиться. Он стоял и сжимал ее руки в своих руках, держался за них, чтобы не упасть, и видел ее блестящие черные глаза и зовущие губы, и не знал, что ему говорить и как себя вести.

Она доверчиво засмеялась, вздохнула:

— Ох, ты мой непутевый… — И смело, по-хозяйски положила ему руки на плечи.

Губы нашли губы, и поцелуй был таким жадным, горячим и волнующим, таким обещающим и откровенным, что у него подкосились ноги.

— Ты мне сразу приглянулся! — отдышалась Паня и показала глазами на небо. — Горит. Давай зарево поглядим.

Где-то за домами сливали шлак, тихие небеса над заводом раздвинуло огромное высокое зарево. Небо набухло красным светом, яблони пламенно вспыхнули, и луна над этим нежным пожаром стала алой.

— У нас тоже так каждую ночь… — промолвил Иван. — Только у нас красивее.

— Ты что, разве не спишь каждую ночь?

— Почему же. Я часто работаю в ночную смену. Вижу с горы.

— Вот бы посмотреть!

— Посмотрим, — пообещал он и обнял ее.

— Посватай сначала. Совсем распоясался!

Она поднялась, одергивая юбку, зашуршала плечами по дымным тяжелым яблоневым кипам ветвей и вышла на свет. Щеки ее пылали, глаза зовуще смеялись.

Панна отступила под луну, засветилась вся и, удаляясь к дому, смешалась с яблонями и вскоре пропала.

Потом он не помнил, что произошло с ним дальше, он только старался неслышно пройти в темном коридоре, но половицы предательски скрипели, и, когда он остановился у какой-то открытой двери, что-то загремело под ногами и его окликнули нежным, полудетским голосом:

— Это ты, Ваня?

Он сразу узнал этот голос, голос Натальи, и храбро ввалился в голубое зарево луны, которая освещала всю эту тихую маленькую комнату и Наталью на кровати в углу.

Она не крикнула, только натянула одеяло до подбородка и притаилась, моргая в темноте влажно блестевшими черными глазами-глазенками. Запустив руку в распущенные волосы, он стал играть в них пальцами, а сам все наклонял и наклонял голову к ее глазам, а потом припал губами к ее вздрогнувшим губам, раскрытым навстречу. Потом перед ним все закружилось, он услышал ее ласковый тихий голос: «Я никогда еще ни с кем не целовалась. Не уходи».

Но он посидел немного и ушел к себе, ошарашенный нежностью и доверчивостью Натальи.

С тех пор он стал всячески избегать Панну, с утра уходил в горы, возвращался к вечеру и с биением сердца ждал, когда все в доме угомонятся и он сможет снова подтвердить самому себе, что Наталья его околдовала, увлекла покорностью, чистотой и щемящей душу отзывчивостью, тишиной в глазах и в улыбке. Он приходил к ней вечерами, и они вели разговоры, и ему часто представлялось, что все это происходит в его комнате в Железногорске, что Наталья его жена; он уже услышал от нее «да», когда спросил напрямик: «Пойдешь за меня замуж?», и в один из таких вечеров она обняла его, приникла вся, и он не ушел к себе, остался и заснул на ее руке, которая была мягче и теплее, чем подушка.

Наутро они вышли к завтраку вместе, оба умытые, собранные и счастливые. Их встретили молчаливые, сидевшие за столом, как на смотринах, ее отец, мать и сестра Паня. Их торжественное молчание и ожидание Иван прервал, догадавшись о том, что они все знают, подсмотрели их сон, и просто доложил:

— Мы пришли вам сказать…

Мать вскрикнула: «Ну, слава тебе, господи!» — ударила себя по бедрам, засуетилась и отошла к печи.

Отец пробарабанил пальцами по столу, хмыкнул и потянулся в угол за бутылью наливки.

А Панна, на лице которой играла вымученная улыбка, понятная только ему, кусала губы, — румянец распылался под самые глаза — вот-вот заплачет, ринется тигрицей, — поднялась над столом.

— Что ж! Поздравляю! — с трудным, хриплым выдохом произнесла она и спокойно налила себе полный стакан вишневой наливки цвета багровой крови…

Сыграли свадьбу.

Пылаев торопился уехать к себе, боязливо оберегая в суматошные пьяные дни Натальюшку, старательно выслушивал все осторожные наставления тестя и тещи, заботливо собирал счастливую женушку в дорогу.

Хозяин дома, а теперь тесть, Филипп Васильевич, на прощание постучав клюкой по крашеным дубовым доскам пола и распушивая седые усы вздохами, наставлял:

— Погостил и дочь мою увел! Береги. Золото она. Жаль, что мы, Ванюша, в разговорах с тобою не породнились. Ну, да еще увидимся. Желаю!..

Теща, посмеиваясь и закрывая губы концом платка, приговаривала:

— Вот уж на миру как хорошо: полюбились и ладно! Пирогов-то я вам на цельный год напекла!

А Панна, обхватив руками крест-накрест грудь, сверлила молодоженов пылающими черным пламенем глазами, а однажды, рыдающе всхлипывая, презрительно сказала, горячо дыша в лицо Ивану:

— Что же ты, а? Как же ты, а, герой!.. Эх!..

Он помнил, что тогда усмехнулся ей в ответ и сказал, словно оправдываясь:

— Судьба…

И уехал не один, с женой на всю жизнь, с Натальей.

…Стук колес жестко отдавался в ушах, окна вагона сумасшедше меняли зелено-белые картины гор и леса, до красот которых он был равнодушен, только в душе и сердце толкалась какая-то неловкость, словно он сделал в жизни что-то нехорошее и до отчаяния непоправимое. Да и то сказать, все холостяки ищут себе жену, единственную из всех женщин страны: кто она, какая… И он нашел. Вот она, Наталья, и везет он ее в целости и сохранности, а на душе тревога и страх перед тем, что ждет его в Реченске.

Наталья встала рядом и проникновенно вгляделась в его глаза:

— Уже подъезжаем. Ты что такой?

Он оглядел ее белый круглый лоб, милые мягкие