Упражнение на доверие - Сьюзен Чой

будет играть полицейскую с нулевым чувством юмора – нулевое чувство юмора объясняется ужасным прошлым (ну а как же), под завязку набитым нищетой, жестоким обращением, отцами в тюрьме, матерями-наркоманками и застреленными братьями. Ее бывшим одноклассникам будет с трудом вериться, что эту суровую полицейскую играет яркая и дерзкая Таниква. Все будут думать о ее скрытом чувстве юмора и что его запоздалое проявление наверняка станет сюжетным поворотом, но проходит год за годом, а его все нет. Ни одна вроде бы главная черта Таниквы так и не раскроется в ее звездной роли. Она будет играть ее годами, разбогатеет.

В будущем Норберт станет менеджером в «Уотабургере». Это настолько совпадает с их самыми жестокими ожиданиями, что его возненавидят еще больше за то, что он их не обманул. Норберт такой неисправимый Норберт. Такой упрямо невосприимчивый к любым метаморфозам.

В будущем предсказание миз Розо действительно сбудется. Действительно будет уже не так больно – по крайней мере от того, о чем тогда шел разговор, например от расставаний, – зато расширится диапазон того, что причиняет боль. Расставание на этом фоне еще покажется роскошью. Будут проблемы и со здоровьем, и с кошельком. Гибель дружбы. Преступления взрослых против детей. И необъяснимые мелкие проявления доброты, почему-то пронимающие Сару сильнее всего, – как когда однажды летним днем она вышла из дома в такой рассеянности, что забыла застегнуть летнее платье без рукавов, и в широкий разрез от подмышки до бедра было четко видно лифчик и трусики, и так она дошла до самого парка, где незнакомка воскликнула: «Милая моя! Как у тебя дела?» – и обняла ее.

И пока Сара стояла, ошарашенная, в объятьях, женщина сказала ей на ухо:

– У тебя платье расстегнуто. Я продолжу тебя обнимать, а ты застегни пока.

И Сара застегнула, и они отступили друг от друга и попрощались, как настоящие подруги, разыгрывая спектакль до конца, пока не развернулись и не пошли каждая своей дорогой. И Сара вспомнила, впервые за годы, что актерская игра – это истинные чувства в фальшивых обстоятельствах. Она уже скучала по этой незнакомке, подруге понарошку.

В будущем Дэвид изменится так, что будет трудно поверить в Дэвида, которого она знала в подростковые годы. Трудно будет не подумать, что юный Дэвид – только ширма, легковесный кокон, из которого уже вылуплялся будущий Дэвид, угловатый, тяжелый и жесткий. А может, этот юный Дэвид и есть эфемерная оболочка. Может, как и все они.

Мистер Кингсли больше не зовет ее к себе в кабинет. Больше никаких доверительных бесед о ней и Дэвиде, о ней и Джоэль или о ее помощи, когда приедут ребята из Англии. Они вообще не разговаривают. Иногда он разве что подмигнет на ходу. В основном смотрит куда-то мимо. Она знает, что упустила какой-то шанс, растратила какое-то преимущество, стремясь к совершенно противоположному. Однажды в пятницу, во второй половине дня, вместо того чтобы поехать в «Эмпанада Аутпост» с Джоэль и кто там еще окажется в ее машине, Сара возвращается в безлюдный школьный коридор. По пятницам репетиции начинаются только в полшестого, потому что на следующий день школы нет, к девяти закругляться необязательно. По пятницам вместо ужина в «Ю-Тотем» все идут шумной толпой или едут на опасно перегруженных машинах в какой-нибудь настоящий ресторан, где стали завсегдатаями, где их хорошо знают, а в отдельных случаях – ужасно не любят. Их угрюмо терпят в «Ла Тапатия Такерия», где они килограммами трескают бесплатные чипсы. Им чуть не запретили появляться в «Эмпанада Аутпост», где их согласны обслуживать, только если они рассядутся на улице, на скрипучей веранде. Их обожают и балуют в «Мамас Биг Бой» – некогда непримечательном «Биг Бой», но каким-то образом захваченном официантами-геями, которые приносят бесплатный пирог, если им спеть. Пятница напоминает праздник, а начало репетиции в полшестого часто сдвигается до шести, если сам мистер Кингсли опаздывает оттуда, куда ездит на ужин, – точно никогда не в дешевые места по соседству, куда ездят они.

Дверь мистера Кингсли в безлюдном коридоре закрыта. Ничто не предвещало, что он будет на месте, как в другие дни, когда перерывы длятся полчаса и он проводит их у себя, скорострельно печатая, в очках без оправы, опасно зависших на кончике носа, – дверь приоткрыта, но его жесткое погружение в работу отпугивает всех, кроме самых отчаянных – или уверенных в себе – учеников.

Она сползает по стеночке к полу, обнимает колени. Может, Джоэль привезет ей ананасовую эмпанаду, хоть она и не голодная и почти не помнит, когда была голодной в последний раз. Голод давно заменила холодная боль – как давящий на диафрагму кулак. Она почти привыкла к ней – к этой тяжести печали, будто от камня на мехах ее диафрагмы. А может, и не привыкла, а боль ослабла? Она считает обещание миз Розо пророчеством. Если продержаться, она узнает тайное заклинание и перестанет чувствовать боль. Каждое утро она ставит крестик в мысленном календаре: еще на день ближе к ослаблению боли. Она пытается глубоко вздохнуть, даже вытянуть ноги на холодном полу, чтобы диафрагме хватало места. Не получается. Не получается надышаться. Не получается сдвинуть камень и вздохнуть полной грудью. А ведь это первое, чему он их учил: как дышать. Где находится диафрагма и насколько несравнимо она важна – может, превосходит по важности даже мозг. Когда они освоят трехчастное дыхание, объяснял он, произойдет две вещи: они осознают истинное измерение диафрагмы – и истинный размер ее власти. До сих пор они пользовались дай бог половиной (а то и третью!) ее полного объема. Хуже того – они, наверное, думают, будто их тела подчиняются мозгу. Нет. Лишь диафрагме – раскрытой в полный объем, регулирующей вдох и выдох, знакомящей нас с собой и с миром, допускающей трезвое мышление, – подчиняются тело и разум, которые, конечно же, суть одно и то же. А Сара не просто потеряла контроль над диафрагмой, она, может быть, потеряла ее целиком. Ее узурпировал камень.

Она вытягивается в полный рост на леденящем спину полу пустого коридора. Почему это не ковер или дерево? Могут ли мягкая текстура или теплая температура изменить суть воспоминания? Беспощадные твердость и холод линолеума навсегда станут для Сары одним из неотъемлемых уроков этой школы. Лежа на спине в коридоре под доской объявлений, она впервые за год по-настоящему пробует. Для этого приходится сдвинуться ближе к середине коридора, чтобы руки и ноги раскинулись и не касались друг друга или боков. Ладони вверх, глаза закрыты. Кондиционер превращает кожу под тонкой блузкой в мурашки, соски твердеют от дискомфорта, но она запрещает себе складывать руки на груди. Расслабление