Без времени и места - Михаил Чумалов

участия не примут. Да ещё прогуливались по перрону, покуривая, два мужика за пятьдесят с загоревшими и испитыми лицами. Эти двое, видимо, отбыли полный срок профсоюзной путёвки в одном из санаториев Южного берега, где оздоровительным процедурам и минеральным водам предпочитали массандровские вина и карточные игры. Их лица не выражали ничего, кроме усталости.

В остальных пассажирах угадывались крымские аборигены. Первым у двери стоял мужчина средних лет, выделяющийся среди других своей одеждой. На нём был строгий чёрный костюм, белая рубашка с галстуком и отчаянно блестевшие на солнце чёрные лакированные туфли. В руках он держал чёрный же «дипломат». В спальном вагоне такой наряд не вызвал бы никаких вопросов, но здесь, среди разноцветной и небогато одетой толпы обладателей плацкартных билетов, этот «чёрный человек» выглядел белой вороной.

Мужчина нервно подёргивал плечом, и этому была причина. За его спиной стояла женщина неопределённых лет и столь же неопределённой внешности, державшая за руку мальчика лет десяти. Ребёнок выглядел и вёл себя, мягко говоря, странновато. Уставив взгляд в стену вагона и совершенно не обращая внимания на окружающих, мальчик громко пел, но песня его ограничивалась одной только фразой.

– Пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам… пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам… – монотонно повторял он эти слова опять и опять, как испорченная пластинка. Заевший Мальчик – так назвал его про себя Андрей, который привык давать встреченным им людям прозвища, понятные ему одному.

Следом дожидался своей очереди аккуратно одетый поджарый молодой мужчина с восточным лицом и прямой осанкой, держащийся гордо и как бы отстранённо. В нём Андрей узнал представителя обиженного Сталиным национального меньшинства, которое когда-то было здесь национальным большинством и до сих пор не может смириться с этим фактом.

Дальше мужчина постарше и покрупнее в потрёпанной матерчатой куртке, с зычным голосом, большими руками и усами цвета спелой пшеницы – представитель национального большинства, которое ещё недавно было здесь меньшинством и тоже не может смириться с этим. У Андрея он получил прозвище Пшеничные Усы.

Наконец, по-южному дородная и румянощекая хлопотливая тётя – переспелый плод благодатной земли – с бесчисленными сумками и авоськами и что-то жующим дитём мужского пола, таким же дородным и румянощёким.

Быстро оглядев остальных и не найдя для себя ничего интересного, Андрей переключил внимание на проводницу. Весёлая хохотушка с живым лицом, приятно налитым телом и звонким голосом выгодно выделялась среди вялой толпы. Было ощущение, что девушка уже приняла на свою рвущуюся из-под форменной куртки грудь нечто такое, что придало её природной живости дополнительную энергию. Ей было лет двадцать, не больше, и, судя по стройотрядовской куртке с нашивками, какие назывались тогда «бойцовками», проводница была студенткой какого-нибудь украинского вуза или, скорее, техникума, подрабатывающей в летний период на железной дороге.

Андрей не раз ездил по южной трассе, и такой типаж был ему знаком. За месяц-другой поездной жизни, ошалев от внимания пассажиров и щедрых чаевых, студентки-проводницы забывали строгость своих провинциальных мамаш, привыкали пить, курить, драть нещадно деньги с безбилетников и зарабатывать всеми многочисленными уловками, изобретёнными на железной дороге, а главное – становились доступны для проезжих ловеласов разных возрастов.

Андрей с удовольствием пропел про себя: «Она стоит королевой, машет ручкою левой, в синем кителе она хороша – её важное дело, её нежное тело и до ужаса большая душа… Проводница! Ламца-дрица!». Так девушка, которую звали Оксана, тоже обрела прозвище в этом рассказе – мы вслед за Андреем будем звать её Ламцадрица.

Тут внимательный читатель вправе укорить меня за небрежность: эта песня впервые прозвучала лет через пятнадцать после описываемых здесь событий. Я знаю это, дорогой читатель, но поделать ничего не могу. Дело в том, что времена в наших воспоминаниях ведут себя своенравно: они обмениваются деталями, не спрашивая ничьего разрешениия. Впрочем, хорошая песня уместна всегда. Да и проводницы во все времена те же.

Конечно, в других обстоятельствах Андрей заметил бы и некоторую грубоватость лица проводницы, и излишнюю, не по возрасту, тяжесть в талии, и плохо прокрашенные волосы, выбивающиеся из-под засаленного синего берета. К тому же, на вкус москвича, держалась она вульгарно. Но стоило ли обращать на это внимание?

Сентябрь Андрей – аспирант-историк – провёл в степи возле Евпатории на археологической базе Московского университета, помогал друзьям-археологам как подсобный рабочий, землекоп. Сам Андрей археологом не был, а обязательную для всех студентов практику прошёл ещё первокурсником, так что особой необходимости тратить время каникул на тяжёлый труд не было. Но он любил экспедиционную жизнь: любил спать на нагретой за день земле под безбрежным южным небом, ловить ноздрями терпкий степной воздух и стряхивать по утру росу с палатки. Ему нравилось, обливаясь потом под злым крымским солнцем, долбить киркой окаменевшую, спекшуюся на жаре землю, отгребать её лопатой, срывать мозоли и чувствовать, как тело наливается крепкой мужской силой.

Больше городских ночных развлечений он ценил вечерние посиделки при свете самодельных ламп – их делали из свечей и пустых бутылок с выбитым дном – песни под гитару, неспешные разговоры за стаканом вина. Ему нравилось встречать приезжающих из Москвы новичков с чуть усталым видом бывалого копателя. Даже каждодневные хлопоты о том, где бы достать немного денег на вечернюю выпивку, оставляли приятные воспоминания. Словом, он любил всё, что составляет сумбурную экспедиционную жизнь: кто её знает, поймет, а кто не знает, тому всё равно не объяснишь. Поэтому уже третий год подряд Андрей приезжал сюда, но не летом, когда на раскопе учат азам археологической работы первокурсников, а в сентябре, когда остаются только свои, сильные и бывалые, когда работают на износ, без выходных, не за запись в зачётке, а за идею и интерес.

В этом году работали особенно упорно. Ещё летом начали расчистку скифского могильника, который казался неразграбленным, и потому торопились, чтобы вскрыть его до окончания полевого сезона. Так что о девушках пришлось на время забыть. Да и где их взять – сезон закончился, отдыхающие из окрестных посёлков поразъехались, до города добираться неблизко, и сил к вечеру уже не оставалось. Так что даже будь проводница постарше и подурнее, скорее всего, она всё равно бы показалась Андрею привлекательной.

Пассажиры уже прошли в вагон, и Андрей остался у дверей один на один с проводницей. Протягивая билет, он поднатужился и выдал девушке такой неуклюжий и двусмысленный комплимент с претензией на галантность, на какой бы при других обстоятельствах не отважился. Что-то о том, что поездка в этом поезде обещает быть весьма приятной, потому что здесь такие замечательные проводники, которые так