Феррагус, предводитель деворантов - Оноре де Бальзак

— Жюстена нет дома! — заявил видам со странной поспешностью.

— Ну так что же? — живо возразил Огюст. — Люди знают, где он, кто-нибудь верхом съездит за ним. Ведь он в Париже, не так ли? Его разыщут.

Командор, казалось, был сильно взволнован.

— Жюстен не придёт, мой друг, — сказал наконец старик. — Он умер. Я хотел скрыть от тебя этот несчастный случай, но…

— Умер? — воскликнул г-н де Моленкур. — Умер? Когда же? Как?

— Вчера ночью. Он отправился со старыми друзьями поужинать, наверное, напился пьян, а приятели его, пьяные, как и он сам, оставили его валяться на улице, и его переехала телега…

— Его настигла рука каторжника! Он убил его сразу, с первого удара, — сказал Огюст. — Со мной ему не так посчастливилось, он четыре раза покушался на меня.

Жюль мрачно задумался.

— Значит, я ничего не выясню! — воскликнул после долгого молчания биржевой маклер. — Ваш слуга, быть может, наказан по заслугам. Не злоупотребил ли он вашими полномочиями, не он ли очернил госпожу Демаре в глазах какой-то Иды, возбудив её ревность и натравив её на нас с женой?

— Ах, сударь, в своём гневе я рассказал ему все о госпоже Демаре.

— Милостивый государь! — возмущённо вскричал муж.

— О, теперь я готов ко всему, — ответил офицер, движением руки призывая его к спокойствию. — Вы не накажете меня больше, чем я уже наказан, и вы не осудите меня строже, чем осудила меня моя совесть. Сегодня я жду посещения самого знаменитого профессора, знатока ядов, чтобы узнать свой приговор. Если меня ждут слишком сильные муки, то я уже твёрдо решил — пущу себе пулю в лоб.

— Вы рассуждаете как дитя! — воскликнул командор, испуганный хладнокровием, с каким барон произнёс эти слова. — Ваша бабушка умрёт с горя.

— Итак, сударь, — сказал Жюль, — нет никакой возможности узнать, где в Париже проживает этот необычайный человек?

— Помнится, — отвечал старик, — я слышал от бедняги Жюстена, будто господин де Функал живёт не то в португальском, не то в бразильском посольстве. Господин де Функал — дворянин, связан и с той и с другой стороной. Ну, а каторжник, тот умер и похоронен. Ваш преследователь, кто бы он ни был, мне представляется столь могущественным человеком, что вам не остаётся ничего иного, как примириться с его новым обличьем до поры до времени, пока вы не обретёте возможность его уличить и раздавить; но действуйте крайне осторожно, милостивый государь. Если бы господин де Моленкур слушался моих советов, ничего бы с ним не случилось.

Жюль холодно, но вежливо простился, не зная, что предпринять, как добраться до Феррагуса. Когда он вернулся домой, привратник сказал ему, что г-жа Демаре выходила из дому опустить письмо в почтовый ящик, находившийся против улицы Менар. Жюлю унизительно было видеть, с какой необычайной сметливостью взялся за дело привратник, с какой ловкостью выполнял он его поручения. Жюлю было известно, какая исключительная сноровка проявляется слугами, когда надо скомпрометировать своих хозяев, если те сами себя компрометируют; он понимал опасность подобных сообщников в любом деле, но ему было не до того, он вспомнил о личном достоинстве только тогда, когда подвергся столь внезапному унижению. Какое торжество для раба, не могущего подняться до своего господина, — заставить господина стать на одну доску с ним! Жюль был резок, суров. Ещё одна ошибка. Но он так страдал! Жизненный путь его, до этих пор такой прямой, такой чистый, становился извилистым, приходилось теперь лгать, лукавить. Клеманс тоже лгала и лукавила. Его охватило отвращение. Весь во власти горьких дум, Жюль стоял и стоял у дверей своего особняка. То, предаваясь безнадёжным мыслям, он хотел бежать, покинуть Францию, унося с собой хоть какие-то последние иллюзии любви. То, уверенный, что письмо жены было адресовано Феррагусу, он измышлял способы перехватить ответ этого таинственного существа. То он задумывался над необычайными случайностями своей жизни после женитьбы и спрашивал себя, не была ли правдой клевета, за которую он отомстил. И, снова возвращаясь к мысли об ответе Феррагуса, он рассуждал:

«Да ответит ли Феррагус? Ведь он так поразительно хитёр, так осмотрителен во всех своих действиях, ведь он видит, предчувствует, учит ывает и отгадывает все, даже наши мысли Не прибегнет ли он к каким-нибудь таинственным путям общения, доступным его власти? Не передаст ли он письмо с каким-нибудь ловким мерзавцем, а то, быть может, ответ принесёт в футляре от ювелира какой-нибудь честный малый, сам ничего не подозревая, или вручит жене невиннейшим образом, вместе с ботинками, какая-нибудь мастерица? А что, если Феррагус и Клеманс обо всем договорились?»

Он ничему больше не верил, он сомневался во всем, теряясь среди необозримых просторов, среди безбрежного моря предположений; потом, отказавшись от тысячи противоречивых планов, он решил, что вернее всего выжидать дома, притаившись, как муравьиный лев в своей песчаной норке.

— Фукеро, — сказал он привратнику, — кто бы ни пришёл ко мне, меня нет дома. Если пожелают увидеть барыню или передать ей что-нибудь, ты позвонишь два раза. Кроме того, показывай мне все письма, кому бы ни были они адресованы!

«Так я перехитрю почтённого Феррагуса, — подумал он, поднимаясь к себе в кабинет по внутренней лестнице. — Если его посланец схитрит и спросит сначала меня, чтобы проверить, одна ли дома жена, я по крайней мере не останусь в дураках!»

Он прильнул к окну своего кабинета, выходившему на улицу, и под влиянием ревности пустился на последнюю хитрость: вместо того чтобы самому поехать на биржу, послал в своей карете письмоводителя с письмом к одному знакомому маклеру, чтобы тот заменил его в этот день и заключил за него сделки по купле и продаже, согласно разъяснениям в письме. Наиболее ответственные операции он отложил до следующего дня, пренебрегая повышением и понижением ценностей и всеми европейскими долгами. Великое право любви! Любовь все подавляет, перед ней все блекнет: алтари, троны и бумаги государственного казначейства. В половине четвёртого дня, в час наивысшего разгара всех биржевых сделок — репортов, пролонгации, выплаты премий, покупки процентных бумаг и т. п. — к Жюлю в кабинет вошёл сияющий Фукеро.

— Сударь, только что приходила старуха, гладкая такая. Продувная бестия, доложу я вам. Спрашивала вас и словно бы огорчилась, что вас дома нет, а барыне велела вот это письмо передать.

С лихорадочной поспешностью Жюль распечатал письмо, но тотчас в полном изнеможении упал в кресло. Письмо представляло собой бессмысленный набор фраз, и прочесть его можно было лишь с помощью ключа. Оно было написано шифром.

— Ступай, Фукеро.

Привратник вышел.

«Проникнуть в эту тайну труднее, чем в морские глубины, недоступные лоту. Ах! он любит её! Только тот, кто любит, так предусмотрителен и изобретателен, как автор этого письма. Боже мой! Я убью Клеманс».

В эту минуту счастливая мысль так ярко осенила его мозг, что ему показалось, будто и все вокруг стало светлее. В дни его трудолюбивой нищеты, ещё до женитьбы, у Жюля был истинный, испытанный друг. Исключительная деликатность, с какой Жюль относился к бедному и скромному другу, щадя его самолюбие; уважение, которое Жюль неизменно ему выказывал; изобретательность и ловкость, к каким Жюль благородно прибегал, чтобы принудить его делить с ним, не краснея, его достаток, — все это укрепило их дружбу. Жаке остался верным другом Демаре, несмотря на его богатство.