Брянские зорянки - Николай Егорович Бораненков

Сергей Сергеичем список моих верных друзей не кончается. Я в ту же минуту звонок к Вадиму Титычу. «Вадик, чертушка. Нужна машина на полчасика». — «Михась! Да ты что? Разве не слыхал? А еще друг называется. Ай-я-яй! Мишка, Мишка! От кого-кого, а от тебя не ожидал такого. С другом, то есть со мной, беда, несчастье, а он ничего не ведает, ее знает. Вот к чему приводит отрыв от друга, безразличие к его житью-бытью». — «Прости, Вадим, но я решительно ничего не знаю. Что с тобой? Какое несчастье? Какая беда? Может, смогу чем помочь», — всполошился я. «Поздно, — раздался вздох в трубке. — Потерянного уже не вернуть. Машину у меня разбило. Шаровой молнией. Как садануло в мотор, так и вспыхнула. Чуть сам не сгорел. Еле песком затушили. Вот так-то, старче, вот так!»

Машина моего четвертого приятеля Кузьмы Толкушина шаровой молнии, к счастью, избежала, но вот проклятая лужа после дождя «разлилась через все шоссе, а там дьявольская колдобина. Как ахнуло заднее колесо, так вся рессора в крошки».

Через час я обзвонил всех своих приятелей, с которыми был душа в душу, и оказалось, что у пятерых забарахлили моторы, у троих лопнули рессоры, один остался без покрышек, а двоих сразила все та же распроклятая шаровая молния. С ужасом представил я моих верных друзей, лежащих на сырой земле под кузовами, капотами, идущих на работу пехом, стоящих в длинных очередях на троллейбус, и слеза горькой жалости поползла по моей щеке.

Отвезя на попутном грузовике лекарство больному товарищу, я в тот же день купил пять ковриков, три рессоры, два громоотвода от шаровых молний и вышел со всем этим добром на стоянку такси, чтоб немедля свезти покупки своим друзьям.

Был час «пик». Машины с небарахлящими моторами, несраженные шаровой молнией шли плотной стеной одна за другой. С радостью и тихой грустью смотрел я на проплывающие мимо лица чьих-то друзей. Они вот едут усталые, но довольные, а мои… Но вдруг сердце мое екнуло. В окне серой «Волги» я увидел Пал Палыча. Как ни в чем не бывало он сидел за рулем своей машины и что-то тихонько напевал. О небо! Не помельтешилось ли мне? У него же машина в капремонте. Он же сам… Нет. Не помельтешилось. Это ехал именно он, мой друг Пал Палыч.

А вслед за машиной Пал Палыча мимо меня, нагруженного покрышками, рессорами, прошел «Москвич» Сергей Сергеича, шустро пробежал «козлик» Толкушина…

Я глянул на небо и обомлел. Безумцы! Куда они едут? Что делают со мной? Я могу остаться без друзей. Им же навстречу ползет такая туча! В ней столько молний, и, конечно же, шаровых.

Забыв обо всем на свете, взметнув руки с рессорами, я кинулся с криком: «Стойте! Остановитесь!!!» — вслед и… и лежу теперь, сбитый грузовиком, на больничной койке. Врачи говорят, поправлюсь, но вставать и подходить к телефону мне пока не разрешают. Запрет снимут дней через десять. Десять дней! Десять суток без связи с моими друзьями. Да у меня же сердце отсохнет. А вдруг у Пал Палыча, у Сергей Сергеича, Вадика… забарахлит мотор, лопнет покрышка, сломается рессора? Или эта самая шаровая молния? Кто о них позаботится? Кто их предупредит?

Может, вы позвоните им, а? Будьте любезны.

Квартирная клептомания

Второй помощник первого заместителя Аристарх Петрович Тюлькин пришел с работы с бутылкой «Ерофеича», копченой треской под мышкой и в сильно приподнятом настроении. Круглое, располневшее лицо его сияло так, будто его только что полудили, как самовар.

— Кошмар! — всплеснула руками жена Домна Фроловна. — Опять, окаянный, с бутылкой. И куда только смотрит местком? Что думает начальство? Гнать бы вас, горьких пьяниц, взашей.

— Ну что шумишь? Что создаешь напряженную обстановку? — потряс руками Тюлькин. — Да знаешь ли ты, что я принес такую радость, такую новость, что ахнешь! Этот несчастный «Ерофеич» навечно померкнет в свете тех событий, которые я развернул.

Домна Фроловна сразу охладела, медленно опустилась на кушетку и уставилась на мужа вопрошающим, не терпящим отлагательств взглядом:

— Какая такая новость?

— Подожди. Дай очухаться, — вытирая носовым платком вспотевшую шею, отвечал Тюлькин. — От восторга голова кругом. Ух ты… Ну и дела, ну и ситуация. Недаром говорится, надо в счастливой рубашке родиться. Да ты что ж сидишь? Жарь яичницу, накрывай стол, обмывать будем.

Жена послушно шмыгнула на кухню, загремела тарелками, вилками, и через несколько минут на столе появилась глазунья, зеленый лучок, селедочка и малосольные огурцы с душистым укропом.

Глава семейства крякнул от удовольствия и, высоко подняв над облысевшей головой пузатую стоику, радостно произнес:

— Ну-с… выпьем за новое жилье! За комфортабельную квартиру в центре нашего града с видом на зоопарк!

— Аристоша! Родной! Да неужто?

— Точно! Можно сказать, ключи от четырех комнат тю-лю-лю, в кармане.

— Как же ты добился? Как?

— Нажал. На все педали, мамочка, нажал, — хвалился Тюлькин, наполняя вторую стопку. — На местком, райжил, райсобес. А нашего усача — председателя комиссии по распределению квартир — даже в слезу вогнал. Войдите, говорю, в мое положение. Кошмар, а не жилье! Рядом с домом мусорная свалка, гудронный завод, салотопка… крик воронья, грохот бетономешалок. Собак с кобылами под окнами на мыло варят. В комнатах адский холод, а ведь мне не осьмнадцать. У меня нервный тик, инсульт, без пяти минут миокард.

— А он что?

— «Не волнуйтесь, говорит, примем меры. Вытащим вас из гудрона на свежий воздух. Вот достроим дом — и добро пожаловать. Получайте равноценную площадь». Ну, я, конечно, на дыбы. Несправедливо, говорю, Иван Сазоныч, не по-божески все это. Сколько кругом новых домов, башенных кранов, а вы скупитесь. Не назад ведь идем, а вперед.

У Домны Фроловны глаза заблестели, словно их смазали маслом. Она заломила палец и начала вслух прикидывать порядок размещения в новой квартире:

— В одной комнате будет спальня. В другой — столовая. В третьей… сделаем приемную, а то мне вечно негде поболтать с Фифой Марковной. А вот четвертую для чего приспособить — не знаю.

— А Семик? Ты совсем забыла про нашего Семика! — воскликнул возбужденно Аристарх Петрович. — Ему надо непременно отдельную комнату. Эй, Семик! А ну-ка иди сюда, плут ты этакий! Иди, разбойник.

Из соседней комнаты, виляя хвостом, вышел рыжий лохматый пес. Уселся у ног хозяина и, сонно зевнув, положил морду на колени.

— Ну что, доволен? Рад, лохматая твоя морда? — терзал бульдога за шею охмелевший