От первого лица - Александр Николаевич Житинский

Тарас Карпович сидел в кресле из какого-то материала, напоминавшего мрамор. Только, вероятно, помягче. Наливайло был румяным стариком с седыми усами. Его розовые щечки болтались по обеим сторонам лица, как серьги. Возраст с трудом поддавался определению. Но мне показалось, что Перпетуум вполне мог быть участником русско-японской войны.

Мы разговорились. Правда, это не то слово. После того, как я назвал себя, Наливайло не дал мне произнести ни звука. Он открыл рот и принялся без остановок скрипеть и хрипеть что-то про кибернетику. Из всего потока слов я улавливал только несколько: «милостивый государь», «помилуйте-с» и «обратная связь».

Наконец мне удалось приспособиться к дикции Наливайло, и я установил, что Перпетуум добрался уже до начала века. Он обнаружил там корни отечественной кибернетики. Далее Наливайло задал мне какой-то вопрос. Это я определил по интонации. Я на всякий случай кивнул. Тарас Карпович радостно заулыбался и вызвал секретаршу. Он сказал ей несколько слов, и секретарша неприязненно на меня посмотрела.

— Пойдемте,— сказала она.

— Куда? — спросил я.

— На полигон. Вы же сами хотели...

— На какой полигон?

Перпетуум обеспокоенно что-то прошамкал и сделал знак секретарше, чтобы та его подняла. Секретарша подошла к Тарасу Карповичу и вынула его из кресла. Я понял, что старик собрался идти с нами на полигон. Поддерживая Наливайло, мы пошли по коридорам.

Мы дошли до двери, на которой висела табличка: «Испытательный полигон. Посторонним вход воспрещен! » За дверью находились лифты. Их было три штуки. Все разные. Это были детища Старого Перпетуума.

Старик подошел к первой двери, сложил губы трубочкой и свистнул. Вернее, произнес шипящий звук. Лифт открылся.

— Ну-с, милостивый государь,— сказал Наливайло, делая приглашающий жест.

Секретарша скривилась и побледнела. Мы втроем вошли в лифт. Наливайло произнес подряд семь шипящих, дверцы закрылись, и мы поехали.

— Управляется голосом,— сказал Наливайло, показывая, что внутри кабины кнопок нет.— Стой! — воскликнул он.

Лифт не подчинился приказу.

— Тарас Карпович, это облагороженная модель,— напомнила секретарша.

— Пардон,— сказал старик.— Будьте добры, остановитесь! — обратился он к лифту.

Лифт остановился.

— На каком принципе он работает? — спросил я.

— Система человек — машина,— туманно объяснил Прометей.

— Как это?

— Поехали дальше,— скомандовал Наливайло.

— Тарас Карпович, сейчас предохранитель сменю,— послышался откуда-то голос.

— Быстрее! — сказал Наливайло.— Седьмой этаж!

— Я помню,— сообщил голос.

Через минуту лифт дернулся, и мы приехали на седьмой этаж. Прометей вызвал соседний лифт, который приехал очень быстро. Он подкатил с ревом, напоминающим шум реактивного двигателя. Секретарша умоляюще посмотрела на Наливайло и сказала:

— Тарас Карпович! Вам же врачи запретили.

— Ничего, ничего... Скоростной лифт с автоматическим спасателем,— объявил Прометей, и мы вошли.

Секретарша кусала губы и вздрагивала. Перпетуум нажал кнопку. Лифт взвыл и провалился под нами вниз. Перпетуум положил палец на другую кнопку с надписью: «Обрыв троса».

— Сейчас оборвется трос,— предупредил Наливайло и нажал кнопку.

Трос над крышей кабины лопнул с ужасающим треском. Мы полетели вниз. В кабине, в полном соответствии с законами физики, наступило состояние невесомости. Секретарша с перекошенным лицом ползла по стенке кабины вверх. Прометей мягко парил в десяти сантиметрах от пола.

«Вот и все»,— флегматично подумал я. В сущности, мне было уже наплевать.

Внезапно завыли двигатели, лифт стал притормаживать, и почти сейчас же раздался всплеск. Судя по всему, кабина упала в бассейн с водой. Слава богу, она была герметической. Мы немного поплавали, а потом нас подтянули вверх и выпустили. Наливайло, сияя от гордости, объяснил мне принцип действия. Если обрывается трос, включаются тормозные реактивные установки, которые сдерживают падение. Демпфером служит небольшой бассейн в подвале, куда лифт падает.

Вообще, если этот лифт установить в парке культуры, желающих будет хоть отбавляй. В жилых домах — не знаю. Дороговат он все же.

Я ушел с твердой решимостью никогда более не видеть Старого Перпетуума. И мне удалось это сделать. Я сдал сценарий и навел Дарова на Наливайло. Не знаю, как они там столковались. Передача прошла без моего участия. Я уехал за город, чтобы ее не смотреть.

Нервишки у меня стали пошаливать. Слово «Прометей» вызывало гримасы на моем лице. Телевизора я боялся. В лифт входить более не осмеливался. На студию ездил с величайшей неохотой.

Не так это просто — отдавать себя людям. Особенно таким, как Наливайло или монстр Валентин Эдуардович. Даже гонорары уже не радовали.

9. МИКРОБЫ СОВЕСТИ

Измотан я был вполне достаточно. По ночам мне все чаще снился Валентин Эдуардович в виде большого орла. Он был, как всегда, в золоченых очках, но с крыльями. Валентин Эдуардович плавно подлетал ко мне, делал круг, а потом деловито., начинал терзать мою печень. Тут я просыпался.

Просыпался я со слабой надеждой, что меня выгонят или вдруг забудут обо мне. Но нет, обо мне не забывали.

Позвонила Морошкина и сказала, что серьезно заболел Даров. У старика предынфарктное состояние, и он в больнице. Это все из-за лифтов, на которых его катал Перпетуум. Мы с Людмилой Сергеевной поехали навестить Дарова и получить ценные указания.

— Люся, мне все это ужасно надоело! — признался я.

— Что поделаешь, Петенька,— вздохнула Люся.— Мы с вами та самая печень Прометея, которую клюют. Надо терпеть.

— Вот вы и терпите! — огрызнулся я.— У вас такая специальность — терпеть. А я не буду.

Даров лежал в палате сморщенный, как спустивший воздушный шарик. Он выслушал наши новости и спросил, кого назначили режиссером.

— Тишу,— сказала Морошкина.

— Тиша — это кто? — спросил я.

— Тиша есть Тиша,— сказала Морошкина.— Вы еще будете иметь счастье.

Я так и не понял, что это за Тиша. То ли звали его Тихон, то ли фамилия его была Тихонов.

— Возьмите, юноша, иголку... Да-да, иголку,— сказал Даров,— и колите этого Тишу в одно место, чтобы он не спал. Чтобы он хотя бы изредка просыпался!

Морошкина получила свои ЦУ и убежала, извинившись. А я остался с Даровым. Я нарочно остался. Мне хотелось поговорить со стариком начистоту.

— Андрей Андреевич, у меня чего-то муторно на душе от Прометея,— признался я.

Даров метнул в меня настороженный взгляд.

— Творческий кризис? — спросил он.

— Понимаете, какая штука...— начал объяснять я, еще не зная, как буду это делать.— Люди