Самшитовый лес - Михаил Леонидович Анчаров

гипотеза, которую мог бы понять и ребенок, то, может быть, ее и должен высказать ребенок, подумал Филидоров и пошел будить Сапожникова.

— Вставайте… — сказал он, — потолкуем… У меня самолет в два ноль-ноль…

Сапожников открыл глаза.

— Нужна гипотеза, которую бы понял ребенок, — сказал Филидоров.

— А что? — спросил Сапожников. — Вы бы тогда хорошо жили?

— Наверно.

— Это можно.

Филидоров подмигнул Толе.

— Что можно? — спросил Толя.

— Можно сделать, — сказал Сапожников. — Можно сделать гипотезу, которую поймет ребенок.

Филидоров засмеялся.

Тут вошел Дунаев и сказал, что звонил доктор Шура, очень веселый, и просил передать Сапожникову, что он знает, кто такой Сапожников.

— Ну и кто же он такой? — спросил Филидоров.

— Летающая собака.

— Оставьте меня в покое! — закричал Толя рыдающим голосом доктора Шуры. — Оставьте меня!

И они уселись потолковать.

Вот уже Нюра ушла спать, доверившись тем, кто остался додумывать тайны до конца и посильно.

Никого лишнего в квартире Дунаевых.

Остались четверо, которые не боятся, и пожилая женщина, которая знает то, чего этим четверым вовек не узнать, потому что они знают умом, даже иногда сердцем, если повезет, а она знает, потому что знает.

Есть такое знание, когда доказывать ничего не надо.

— Ну, Дунаев, — сказал Сапожников, — они хотят гипотезу, понятную ребенку… Ладно, выручай. Есть такая гипотеза. Но я ее на тебе попробую.

— Дурацкая твоя привычка лезть туда, где ты ни хрена не смыслишь, — сказал Дунаев.

— А я и не лезу. Однако есть область, где все смыслят более или менее одинаково. Кроме полных кретинов.

— Какая же это область?

— Область здравого смысла.

— Вот как раз тут у меня большие сомнения, — ухмыльнулся Филидоров.

— Скажи, Дунаев, если два авторитета утверждают противоположное, имею я право не поверить им обоим?

— Можешь. А конкретно?

— Один великий ученый сказал, что свет — это частицы, а другой великий ученый сказал, что свет — это волна.

— …Я в физике ничего не смыслю.

— Да не в физике, а в здравом смысле, — сказал Сапожников. — Два авторитета не сговорились — можешь ты им не поверить обоим, обоим?..

— Так и не сговорились? — спросил Дунаев.

— Фактически нет. Просто порешили считать, что у света есть признаки и волны и частицы. Порешили — и точка.

— Но ведь, наверно, это установили?

— Ага, — сказал Сапожников. — Но не объяснили, как это может быть.

— А ты объяснил?

— А я объяснил.

— Кому?

— Себе, конечно… Жить-то ведь как-то надо? — сказал Сапожников.

— Ну и как же ты объяснил? — спросил Дунаев.

— Свет не иллюзия… — сказал Сапожников. — Это штука материальная. Это установлено. Давление света и прочее. Значит, это какое-то состояние вещества. Значит, должно быть вещество, у которого возникло состояние под названием «свет». И у этого состояния две характеристики — он и на волну похож, бежит, как волна, частота колебаний и амплитуда… слово «амплитуда» понятно?

— Слово «амплитуда» понятно, — сказал Дунаев.

— Ну вот… он и на частицу похож, свет… бьет порциями, квантами… Слово «квант» слыхал?

— Слыхал.

— Ты на бильярде играешь?

— Малость.

— Если шары поставить вдоль борта и по последнему вдарить, что будет?

— Первый отлетит.

— А остальные? — спросил Сапожников.

— На месте останутся… А что?

— Ага… — сказал Сапожников. — Остальные стукнутся друг об друга и на месте останутся… По ним пробежит дрожь, то есть волна, а отлетит только последняя порция, то есть шар.

— Квант? — спросил Дунаев.

— Ага.

— Ну и что из этого вытекает?

— А то вытекает, что для того, чтобы последний шар отлетел, нужны промежуточные шары, которые вздрогнут и успокоятся… То есть, чтобы был свет, нужна среда, материя, в которой бы он распространялся… кок звук в воде…

Покурили немножко. У Филидорова и Толи были спокойные лица людей, которые видят, как человек идет по карнизу и они не знают, окликать его или нет, поскольку не решили еще, лунатик это или верхолаз. Потом Дунаев сказал:

— А кто эти великие ученые?.. Ну, которые не сошлись характерами?

— Один Эйнштейн, — сказал Сапожников.

— Ого!.. А другой?

— А второй Бор.

— Слушай, — сказал Дунаев. — Ты уж лучше помалкивай.

— Я и помалкиваю, — сказал Сапожников. — А все-таки, если представить себе, что каждая элементарная частица — это вихрь более тонкой материи, ну, скажем, материи времени…

— Что?

— Не мешайте ему, — сказал Филидоров.

— Тогда ничего противоречивого нет в том, что при столкновении двух частиц рождается пять новых, размером бóльших, чем первые две… а вовсе не обломки двух первых.

— Чушь! — не удержался Филидоров.

— Что же тут непонятного? — с упорством осла продолжал Сапожников. — Столкновение двух частиц рождает возмущение той материи, из которой они сами состоят… Два вихря рождают пять более крупных… Что ж тут непонятного? Обыкновенная лавина… Резонанс… детонация… Высвобождение скрытых запасов. Время, — сказал Сапожников. — Материя времени. Единственная материя, у которой все процессы происходят в одну сторону. Несимметричная… Но и ее несимметричность только кажущаяся. Так как и она заворачивается на себя… Всякий поток — это часть витка…

Филидоров долго молчал.

— Тогда понятно и такое явление, когда одна частица проходит, так сказать, через другую, — сказал Сапожников. — Просто вы не ту модель берете… паровозики какие-то… вагончики… Вагон сквозь вагон, конечно, не пройдет, а водоворот сквозь водоворот проходит… сам наблюдал… В Калязине…

— Где? — спросил Филидоров. — Я такого института не знаю.

— Я тоже, — подтвердил Сапожников. — Вода сместилась, а воронка на месте стоит… потому что условия образования воронок не сдвинулись с места… неровности дна и прочее… а вода бежит вниз к морю…

— Значит, вы считаете, что время — это не условное понятие, а вполне реальная материя?

— Вполне реальная, — сказал Сапожников. — Она тоже отражается в нашем сознании, а не только ее отдельные вихри, то есть тела… Таким образом, все, что мы вспоминаем, унеслось от нас не назад, как принято считать, а вперед… а мы, как воронки, на месте стоим или, как лодки, плывем медленней, чем река бежит… и тогда совсем другой метод прогноза.

Все молчали.

— Может быть, для этого я жил, чтобы открыть это, — сказал Сапожников. — Но помирать не хочется… Хочется, чтобы и мне кое-что досталось от общего пирога…

— Вам хочется, чтобы она вернулась? — спросил Толя.

— Да… — сказал Сапожников.

— Почему?

— Не знаю.

Филидоров молчал.

— Все кружится… кружится, — сказал Сапожников. — Вихри кругом.

— У меня от вас тоже голова кружится, — устало проговорил Филидоров. — Пить надо меньше.

— Да… — сказал Сапожников. — С этим надо кончать совсем. Душ у вас работает?

— Работает, — сказал Дунаев. — Почему бы ему не работать…

Филидоров сидел опустив голову и молчал.

— Вам нехорошо, Валентин Дмитриевич? — спросил Толя.

— Перестаньте, — сказал Филидоров.

— Если долго смотреть на велосипедный насос… — сказал Сапожников, — можно додуматься до чего угодно…