Есть на Урале завод - Владислав Ромуальдович Гравишкис

размышлял. От того, что их разговор пошел совсем не по тому направлению, по какому ожидалось, от всех этих неторопливых вдумчивых мыслей его возбужденное состояние сменилось покоем… Надо бы спросить Николая, кем он был в армии. Видимо, политработником. Молодец! Уж они-то знают, как людей в атаку поднимать.

Николай Матвеевич положил трубку. Несколько минут они молчали, прислушиваясь к приглушенным шумам, доносившимся из цеха. Можно было различить глухой стук формовочных станков, щелкание пневматических молотков, стрекотание вибраторов. Звуки были слабые, приглушенные толщей кирпичной стены, но такие стремительные и живые, что, казалось, за стеной кипит жизнь не одного литейного цеха, а всей страны — неустанной, трудолюбивой, непреклонной.

— Лукин звонил, сейчас зайдет… — снова закуривая, сказал Соломин. — Сделать наш цех цехом коллективной стахановской работы… Как ты смотришь на такое дело, Семен?

— Это что же? По методу Российского?

— Метод его, а размах пошире — возьмем масштаб целого цеха…

— Весь цех сделать стахановским? — снова спросил Фомичев, точно все еще не мог поверить, что это и есть та большая задача, которую следует поставить перед литейщиками.

— Да. Весь цех сделать стахановским! А потом — весь завод, — сказал Соломин.

— Не далеко ли хватил, Николай? Нам бы как-нибудь выбраться просто в передовики, а ты вон чего захотел. Гордости в тебе много, Николай, вот как я смотрю на это дело…

— Суть в том, Семен, что борьба за стахановский завод объединит в себе все новаторские начинания. Все они до сих пор затрагивали очень важные, но отдельные, частные вопросы работы промышленности. Борьба за высокую производительность, за качество, за экономию средств и материалов, за культуру производства, шефство инженеров и техников над молодыми рабочими, закрепление оборудования — все это очень нужно, но не всеобъемлюще. А почин Российского все объединяет… Комплексная борьба! Как раз то, что нам нужно.

Соломин говорил, а Семен Кузьмич прислушивался и к нему, и к своим мыслям… Это верно! Головы у всех забиты сегодняшними делами, текучкой, а в завтра и заглянуть подчас некогда. Конвейерное производство, оно такое, неполадок не любит: один сработал плохо, а за ним вся цепочка остановилась, весь поток вышел из берегов. Верно! Своим трудом они так тесно сплетены друг с другом, так крепко связаны, что только коллективная стахановская работа может вывести цех в передовые…

Вошел начальник цеха Петр Алексеевич Лукин. Это был молодой человек, среднего роста и плотного телосложения, с крупным, резко очерченным лицом. Серый сатиновый халат туго обтягивал его широкие плечи. Из узкого кармашка на груди торчала черная головка автоматической ручки и топорщились остро очиненные карандаши. Слегка вьющиеся волосы Лукин зачесывал назад, от чего лоб казался особенно большим и выпуклым.

Он недавно закончил машиностроительный институт, литейный цех был его первой работой, и он горячо и решительно брался за дела. Войдя в партбюро, он коротко кивнул Фомичеву, но останавливаться не стал, а размашистым шагом подошел к столу, пододвинул к себе стул и уселся рядом с Соломиным.

— Так вот, Николай Матвеевич, — быстро заговорил Лукин, — все данные говорят о том, что мы можем завоевать звание стахановского цеха. Вот, посмотрите, результаты прошлого месяца: средняя производительность труда основных рабочих составляет сто пять процентов. Средняя, вот в чем вопрос! А ведь за средней скрывается и самая низкая — семьдесят процентов… Вот, пожалуйста: формовщик Малинин — семьдесят два процента, больше у него никогда не бывало. А сколько их, таких малининых? Вот, точная справка: не выполняет нормы восемьдесят девять человек. Сила? И не только отдельные люди — целые участки прячутся за передовиков. Вот плавильщики, средняя производительность девяносто пять процентов… Одним словом, задача сводится к тому, чтобы подтянуть отстающих людей и участки до уровня передовиков. Сумеем подтянуть лодырей, подучить тех, кто еще не умеет работать, дадим на участки механизацию — выиграем процентов десять-двенадцать минимум…

Николай Матвеевич ласково и спокойно посматривал на его руки, взволнованно и порывисто перебрасывавшие и перебиравшие одну сводку за другой, таблицу за таблицей.

— Не торопись, Петр Алексеевич, не торопись! — сдерживая торопливо рассказывавшего Лукина, проговорил он. — На словах всегда все легко удается.

Соломин взял материалы из раскрытой папки и начал внимательно их просматривать.

— Легко не будет, чего там! — как-то сразу успокоившись, сказал Лукин.

Он снял очки и стал их протирать, близоруко щурясь на Соломина. Лицо его сразу стало простым, скуластым, курносым, почти мальчишеским.

— Это правда, легко нам не будет. Но и другого выхода у нас нет. Под лежачий камень и вода не течет. — Он надел очки и сразу как будто обрел прежнюю солидность. — Самое главное — у нас есть резервы. Если мы сумеем найти какую-то массовую форму борьбы с браком и доведем его хотя бы до лимита — мы получим выигрыш в восемь процентов и по выработке, и по общему выходу продукции… А рационализация? Одним словом, за два-три месяца мы можем без пополнения людьми, без дополнительных площадей и оборудования дать прибавку в выходе отливок на пятнадцать-двадцать процентов.

Поближе подошел и Семен Кузьмич. Его интересовал плавильный пролет, и он попросил табличку с результатами работы плавильщиков. Что и говорить, картина получалась самая пестрая, что ни смена, то своя выработка: у Беспалова — 116 процентов, у самого Фомичева — 95, а у Сорокина — всего 71 процент.

Разговор закончился близко к полуночи. Решили, что Лукин подготовит подробный доклад о резервах производства, его обсудят на партбюро, а потом на партийном собрании, после чего уже можно будет идти к народу.

Втроем они вышли в цех и долго смотрели на колыхающиеся дымные огни вагранки и электропечей. Огни вспыхивали могучим заревом, заливая все ослепительным светом, так что трепещущие тени работавших у электропечей плавильщиков огромными силуэтами метались по стенам. Иногда, когда спускали заслонки или прекращался слив чугуна, в цехе становилось сумеречно и тогда ясно были видны повисшие в вышине белые точки электролампочек, с трудом освещавшие громадные пространства цеха.

В многоголосом шуме разговаривать было трудно, и они стояли молча, неподвижно, задумчиво. Наконец, Семен Кузьмич что-то сказал, Соломин не расслышал и наклонил к нему голову:

— Чего ты, Семен?

— Да Халатова вспомнил. Тяжел на подъем мужик, не знаю, как и сдвинем с места.

— Да, Халатов… — сказал Соломин.

Он и сам во время этого разговора задумывался о начальнике плавильного пролета Халатове. Тяжелый человек, это верно! Но бывали же случаи, что и не такие тяжелые люди снимались с места, когда их подхватывало сильное движение. А когда в цехе заговорят о коллективной стахановской работе…

— Нам, Семен, важно народ поднять! А руководители сами должны разобраться, что им делать, если не хотят вывалиться из нашей телеги… — прокричал