Береги косу, Варварушка - Варвара Ильинична Заборцева

Автобус доверху набился песнями. Казалось, молчу только я. Сама дорога пела с женоцками – так они друг к дружке обращались:

– Женоцки, цего ишшо запоем-то?

И тут стало не до песен. Дальше дороги не было. Дождями размыло ручей.

– Женоцки, живо стемнет, цего делать-то?

Вдруг из леса выходит какой-то мужик и прямо на наших глазах ставит мост.

Так и проехали.

– О, это Морозов услужил.

– Да который Морозов-то? В Кучкасе Морозовых, что комаров летом.

– Да кака разница-то, главно, дальше едем.

Ехали дальше.

Женоцки поперешептывались о том, что с Ильина дня ночи темные, картошка растет в голову, а в воде всякая нечисть водится. И снова начали песню:

В северном просторе

Лесоф темных много,

Лесоф темных много,

Рек, озер глубоких.

А во том, во лесе

Зверя-птицы много,

Во реках, озерах

Рыбы того боле.

И правду пели-то! Проезжаем озеро, а над ним рыба плещется – одна за другой, прямо над водой как выпрыгнет – и обратно. И по десять штук скачет, и побольше. Видимо, столько рыбы в озере, что не вмещается, вот и выныривает. Бояться-то некого – разве много рыбаков в этих краях, только медведи.

Много ли медведей, не знаю, но волка сама видела.

Стоит на железной дороге, никуда не спешит. Поезд один раз в день. Остальное время ходи по рельсам сколько угодно.

Но волк стоял.

Железные пути шли выше нашей дороги. Волк доставал носом до неба, которое вдруг на закате очистилось, – небо выглянуло горящее, алое, дикое, будто выкрик перед концом белых ночей. А волк был спокоен и нисколько не боялся, что светлые дни уходят. Может, он был обычный, небольшой, но я запомню его внушительным. Впервые увидела волка. И он увидел нас и долго смотрел вослед.

Кажется, не завыл. Не стал сбивать наших песен, а она и не думала сбиваться.

И тут я расслышала один мужской голос. В автобусе оказался парень, кажется молодой, не сильно моложе меня и не сильно старше. И голос до того уверенный, как я раньше его не разобрала. Теперь песни будто на нем и держались. А может, женоцки подустали, такая дорога всю душу вынет, а голос тем более.

– Если бы не Илья-то, мы бы давно пропали.

– Наша-то память худа, слова-то, быват, забывам, а Илюша у нас молодец, все песни знат лучче нас.

– Без песни-то разве доедем куда. С песней-то быстрее дома будем.

Последние слова звучали мужским голосом. И тут я засомневалась, какого же возраста этот парень. Говорил он обычными словами, но, как женоцки, с угора на угор катал предложения. Может, вырос в этих местах, вот и говорит по-местному. Вряд ли молодой парень останется в такой глуши.

Имя узнала, но лица не разглядеть, сколько ни щурилась. Парень сидел где-то впереди, да и совсем темно стало. Встретили мы дожди сильнее прежнего.

– Не дорога у нас, направление. Застрянем как пить дать.

И застряли. Сидим в луже, пыхтим, не поем. Ночи пошли холодные, наглые – щелями залезали в дырявый пазик, двери мы даже не думали открывать. Ждали не знаю чего.

– Илья-пророк два часа уволок, женоцки.

Поверю на слово. Может, и правда пару часов просидели в луже, похоже на то. Когда-некогда то ли вода отпустила колеса, то ли водитель вышел да вытолкнул нас.

Что я только не передумала за это время. Бездонные два часа или сколько их там прошло. Сколько бы ни было, в темноте они прошли, разве заметишь их. Это не белые ночи, когда каждый комар на виду. Были где-то недалеко от границы границ – так сказали, и я опять готова поверить.

Знать бы примерно, как выглядит этот Кучкас. Не представляю, что высматривать за окном, вот и мерещится что ни попадя: мельница, и еще одна, кони подальше, коровы. Чего они ночью-то ходят. Спрашиваю, а мне:

– Были-были да сплыли.

И снова заладили петь. Видно, слишком много мне песен для первого раза. Аж голова кружится, и забывать стала, зачем поехала, но куда денешься, слушаю.

Куда мил ни пойде,

Миня не обойде.

Куды ни поеде,

Мимо не проеде.

В саноцки посадит,

По городу прокатит.

Горот не деревня,

Орхангильска губерния.

В Кучкас приехала – пустой автобус.

Укачали меня песнями, видимо, а сами раньше вышли. Да разве заметишь, «эка темень», как женоцки всю дорогу говорили. Так и слышу их, так и слышу.

Света подожду. Там и ясно будет, куда попала.

Утро вечера мудренее.

Пинега

День из прошлого лета

Держу фотографию. Папа и я, за нами река.

В тот день мы пешком ее перешли, чтобы я увидела деревню, откуда наша фамилия.

На снимке вода уже позади. Папа и я на высоком берегу. Середина июля. Высокая зеленая трава. Река синяя. Небо голубое и легкие облака. Папа в бело-синей клетчатой рубашке, я в зеленой. Оба загорелые, темноволосые. Правда, папа чуть-чуть седой. В нашем роду ранняя седина. Мне двадцать четыре, а уже выдернула два белых волоса. На фотографии этого не видно. Есть папа, который сидит за деревянным, вросшим в землю столом, сложив руки в замок. Я стою за его спиной, обеими руками показываю вперед. Мы смотрим на солнце. Свет прямо в лицо. Оба щуримся. Папа немного сердито, задумчиво и растерянно. Я с любопытством что-то, наверное, говорю. Мы смотрим в сторону, где стоял дом папиной бабушки. Перед нами рассыпаются заборы, падают повети, трескаются окна, зарастает и опадает смородина. Это уже за пределами фотографии, но я помню.

В то лето река особенно обмелела. Можно печально смотреть на нее или настойчиво объезжать косы на лодке, рискуя сесть на мель. Мы просто придумали приключение: пойти пешком – когда еще! Наверняка река вернется в следующем году. Идея была в духе папы, а я поддержала. Помню, на середине реки вода все же по горло, течение сбивает с ног, но мы идем с высоко поднятыми руками, в которых одежда и обувь.

Фотографию на берегу сделала моя младшая сестра. У нее другой папа, но мой знает, как мы неразлучны, особенно летом, и пригласил ее с нами.

Помню, кроме фамилии, я хотела перенести через реку смородину. У одного из домов были самые большие гроздья красной ягоды, какие мне только встречались. Набрала полные руки, а что дальше? Понесу через реку? Представила, как по реке рассыпаются красные ягоды.