Невьянская башня - Алексей Викторович Иванов

Мастер Катырин, похоже, заревновал, что его, старого плавильщика, горный начальник к себе не переманивает, и гневно затряс бородёнкой:

— Куда Гришке в Екатеринбурх?.. У него при первой же плавке в домне «козёл» намертво сядет, и надо будет всю печь до темпеля ломать! Ему за то хозяину отрабатывать по самую старость придётся!..

— Зачем говоришь такое, Михал Михалыч?! — пылко, едва ли не до слёз обиделся Гриша. — Не будет у меня «козла»! Я добрую домну построил!

— Добрая — по старине, как моя! — Катырин ткнул пальцем в направлении второй доменной фабрики. — Неча новую лепить, коли прежняя работает! Да ещё и орясину такую, что, прости господи, за неделю не оплевать!

— Жизнь вперёд надо двигать!

— Один двинул уже! С его тычка полдержавы по лесам разбежалась!

— Ты косое с кислым не мешай, дед, — одёрнул мастера Демидов.

Но старика уже было не унять.

— Ересь у тебя! — крикнул Катырин Грише, развернулся и ринулся прочь.

Пока доменщики ругались, к Савватию подошёл шихтмейстер Чаркин.

— Глянь, — негромко сказал он, подавая какую-то деталь. — Твоя? Давеча я из шихты её достал. Кто выбросил — не ведаю, но из твоего ведь хозяйства.

Шихтой называлась смесь из дроблёной и обожжённой руды, древесного угля и разных добавок вроде извести, песка соляных варниц, колчедана или глины. Шихтмейстер составлял шихту на рудном дворе и грузил её в колоши — в короба на колёсах; работники катили колоши на плотину, с неё по мосту — к домне и затем высыпали в огнедышащее жерло колошника. В шихту часто бросали всякий ненужный чугунный и железный лом.

Савватий повертел деталь в руках. Это был железный брусок длиной в локоть и с глубокой плотной насечкой на одной грани.

— Не моё, — сказал он.

— Ну и не моё, — ответил Чаркин. — Забирай, потом выяснишь, что такое.

А Татищев, удовлетворённый осмотром, направился к воротам фабрики, и его спутники потянулись вслед за ним.

* * * * *

Невьяна смотрела на свой бывший дом издалека, от проулка. Большие хоромы на три окна со ставнями, самцовое чело, тесовая кровля на потоках, охлупень с резным петухом, высокое крыльцо на два входа, мощный заплот из лежачих полубрёвен… Новые хозяева этого дома, как и прежние, жили богато: из трубы уже в полдень дым идёт, в хлеву мычит корова, из ворот выставляется задок гружёных саней, баба властно ругает кого-то во дворе…

Меркул Давыдов, отец Невьяны, был мужиком с деньгами, но счастья для дочери от того не прибавилось. Отец бил её, и братья тоже поддавали, а безропотная мать боялась слово сказать поперёк. Отец считал, что девка — это чужое брюхо, он кормит работницу в хозяйство будущего мужа, и потому дочь — напрасная трата. Дармоеды ему не нужны. Меркул немного смягчился лишь тогда, когда Танька приглянулась купцу Куликову, с которым можно составить хорошее кумпанство. Однако на пути у неё, у Невьяны, появился Савватий Лычагин, красивый и добрый… Не таким уж и добрым он оказался.

Невьяна понимала, что её побег взбесил отца. Меркул Давыдов одолел бы свою злобу от ущерба, если покарал бы дочь и её соблазнителя: взял бы сынов и ночью поджёг бы Лычагиным дом, подперев двери. Но отомстить Акинфию Демидову Меркул не мог. И вынести унижение тоже не мог. Тогда он забрал семью и уехал из Невьянска куда-то в Сибирь. И сейчас Невьяна хотела своими глазами увидеть, что ненавистного отца больше нет. Она знала: это глупо. Ну кто станет врать ей, что Меркул уехал с концами?.. И всё же ей надо было самой убедиться. Вот, убедилась. И отныне прежние страхи не будут её терзать, не будут прятаться в её душе, как черти на потолке.

Дом Меркула Давыдова находился на окраине Невьянска, недалеко от казённого кабака при Шуралинской дороге. За проулком начиналась слобода Елабуга, а дальше, за Собачьим логом, — слобода Кокуй. Невьяна не спеша пошла обратно по Шуралинской улице. Оделась она неприметно: выпросила драную шубейку у стряпухи; голову повязала чёрным платком и по раскольничьи заколола его булавкой на горле. Впереди над крышами усадеб торчало остриё башни, а за ним расползалась серая туча заводских дымов.

Навстречу шагал Васька Демидов — в расстёгнутом зипуне и без шапки. Узнав Невьяну, он разулыбался так широко, словно перегородил всю улицу.

— Невьянушка! — воскликнул он. — А я всё ищу, как тебя выловить одну!

Он тотчас развернулся и потопал вместе с Невьяной обратно.

— Я к знакомцам попёрся, а теперь тебя провожу! — пояснил он.

— Чего тебе надо, балбес? — с притворной строгостью спросила Невьяна.

Васька вовсе не был балбесом — наоборот, был душевным и весёлым. Ровня по годам, к Невьяне он относился словно к старшей сестре. По всяким нуждам своего отца деятельный и неугомонный Васька не раз приезжал в Питербурх и жил в доме дядюшки под командованием Невьяны.

— Дак чего? — сказал Васька. — Уговори дядю Акинфия Никитича меня в милость вернуть! Он же тебя слушает!

Невьяне даже стало жалко Ваську.

— Ох, Васенька, — вздохнула она. — Не в тебя ведь всё уткнулось.

— А в кого? — искренне изумился Васька. — В батюшку моего? В деда?

Невьяна искоса глянула на Ваську — молодого, сильного, здоровенного. Незачем его щадить. Незачем обманывать ложной надеждой.

— Весь ваш род демидовский такой — на куски разлетается. Все врозь.

— Ты про дедовское завещанье? — догадался Васька.

Он имел в виду наследство Никиты Демидыча. Своим царством тот распорядился несправедливо. Григория, среднего сына, и Никиту, младшего, он выделил задолго до смерти, и почти все заводы достались Акинфию. Но иначе и быть не могло. Григорий впадал в запои, а Никита, Васькин отец, хоть и вёрткий, был слабоват, и никто его не уважал. Крепкие руки были только у Акинфия. Тот и по жизни шёл с отцом плечом к плечу, без споров.

— Дед, конечно, не поровну порешил, но не обидел никого! — горячо возразил сам себе Васька. — Дядя Гриша Верхотулицкий завод унаследовал, а батюшке дед на Дугне завод выкупил! На розыгрыш всем хватило!

Невьяну давно уже удивляло, какой Васька нежадный — будто и не сын Никиты Никитича. Васька и вправду считал, что дед поступил по совести. В том и была Васькина беда. Он не видел спеси своего отца и природной злобы дяди Григория, не понимал, что дядя Акинфий исповедует особую веру.

— Не в дедушке твоём причина, — мягко сказала Невьяна. — Вы, Демидовы, все на единый лад скроены. Вы лишь гордыне своей служите, потому и нет вам мира ни с собой, ни друг с другом, ни с белым светом.

— Ты о чём? — честно озадачился Васька.

Они шли прямо посерёдке расчищенной улицы; санный проезд буро блестел от конского навоза, растёртого полозьями. Навстречу попадались то баба с коромыслом, то пьянчуги, что тащились в кабак, то солдат на лошади, то растопыренные дровни. Над крышами домов тихо и тяжко плыло белое небо, плотно слепленное из перегруженных снегами облаков.

— О Прокофии, к примеру, говорю, — сказала Ваське Невьяна.

Было дело: Прошка, старший сын Акинфия Никитича, однажды загулял с приятелями, гоняя перепелов на полях под Тулой, и, пьяный, из пистолета застрелил прохожего, который отругал охотников, что топчут посевы.

— Прошка — просто озорник! — пылко ответил Васька. — Он не со зла! Он потом у меня на груди плакал, что душу невинную загубил!..

Васька не врал. Он дружил с двоюродным братом. Он вообще со всеми дружил. Обширное семейство Демидовых соединяли только две вещи: богатство Акинфия Никитича и неистребимая добросердечность Васьки.

— Ну, а Танюша?.. — осторожно напомнила Невьяна.

— Да что же ты говоришь, Невьянка! — рассердился Васька. — Ведь бабьи наговоры повторяешь! Не убивал батюшка Таньку! Сама она умерла! Был же казённый розыск — всё доподлинно выспросили!

Невьяна не стала спорить. Батюшка проломил голову Васькиной сестре — как тут что-то доказать Ваське, если он обоих любил всей душой?

— А дядя твой Григорий — покойный? Не гордыня ли Иваном-то двигала?

Иван, другой двоюродный Васькин брат, убил отца. Пришиб из ружья. На дознании сказал,