Откровенные - Константин Михайлович Станюкович

и тягаться. За князем остается молодость и красота, и если Ксения не «рыба» по темпераменту, то, разумеется, должна предпочесть его… На кой черт ей выходить замуж за человека второй молодости? Она богата… Ей гораздо лучше быть княгиней Сицкой, породнившись с такими людьми, к которым этого Павлищева и не пустят, несмотря на его административное положение…

Такие мысли пробегали в голове красавца-князя, когда Ксения, не обращая на него ни малейшего внимания, словно его и не было, занялась исключительно Павлищевым и весело и оживленно, с какою-то нервной приподнятостью, болтала с ним, щеголяя и блеском фразы, и насмешливым скептицизмом. В то же время она, по временам, бросала быстрые взгляды на другой конец гостиной, где сидел Марк и с обычным своим равнодушным спокойствием слушал одного из гостей, не обращая, по видимому, никакого внимания на остальных. Однако, Марк незаметно перехватил один из взглядов Ксении и про себя усмехнулся, точно записал в своем уме что-то, подтверждавшее его предположения, и, в свою очередь, раз или два взглянул на оживившееся умное лицо своего патрона, о чем-то горячо говорившего Ксении. В шуме разговоров в гостиной до Марка долетали только отдельные слова.

«Обрабатывает барышню!» — подумал Марк, и на его лице скользнула насмешливая улыбка.

Действительно, Павлищев был сегодня в ударе. Сперва он заговорил, было, с Ксенией с той почтительною любезностью и тем, слегка небрежным шутливым тоном, с каким вообще говорил с женщинами, считая, что они и не любят, и не умеют вести серьезных разговоров, но, заинтересованный некоторыми тонко-насмешливыми замечаниями девушки, в которых чувствовались и ум, и понимание людей, и оригинальность взглядов, он про себя подумал: «Однако, вот ты какая, миллионная невеста, ты во всеоружии мне и не показывалась!», и сам как-то подтянулся и заговорил с Ксенией уже иначе, полный самолюбивого кокетства мужчины, который не прочь понравиться женщине.

— Так вы думаете, Ксения Васильевна, что мы в самом деле люди, у которых ni foi, ni loi… Не верим в то, чему служим, и готовы служить, чему угодно. Одним словом, — «люди двадцатого числа»! — говорил, между прочим, Павлищев, задетый за живое Ксенией, которая нарочно его поддразнивала. — Однако, какие у вас пессимистические взгляды на нас, бедных.

— А разве это не так? — вызывающе бросила Ксения.

— Не совсем так. Есть немножко и правды в ваших словах, согласен: мы поневоле иногда должны идти на компромиссы. Что делать? Без этого нельзя при тех условиях, в которых мы живем. Но, тем не менее, так или иначе, а мы в конце-концов, по мере сил, желаем добра и, насколько возможно, его делаем или, по крайней мере, стараемся делать.

— Во имя чего?

— Разве не все равно, во имя чего? Во имя ли самого добра, an und für sich, как говорят немцы, или во имя других каких-либо побуждений… Только бы дело делалось…

— А вы, например, во имя чего работаете, говорят, по четырнадцати часов в сутки и заставляете работать своих чиновников?

— Это что: допрос строгого следователя? — улыбнулся Павлищев.

— Просто женское любопытство и желание познавать людей! — насмешливо проговорила Ксения.

— А вы их любите изучать?

— Очень. Это так интересно.

— Извольте. Пополню ваш материал, Ксения Васильевна, если вам этого хочется… Я честолюбив.

— Вас, значит, манит власть, только власть?

— И власть, и возможность при ней что-нибудь сделать. И то, и другое.

— Вы не боитесь разочарований? Не думаете, что гонитесь за миражем?.. Сами же вы говорили о компромиссах и о «разных условиях». Значит, вы верите в свои силы? — допрашивала Ксения.

— Конечно, верю! — не без горделивого чувства ответил Павлищев.

— Счастливый вы, следовательно, человек, Степан Ильич! — промолвила как-то загадочно, не то серьезно, не то иронически, Ксения, не вполне доверяя его словам и чувствуя в нем не столько человека, желающего принести какую: то пользу людям, сколько умного беспринципного карьериста и, вдобавок, большого эпикурейца, несмотря на его шумливую деятельность, о которой кричали в городе и указывали, как на какое-то диво.

По крайней мере, лицо Павлищева, выхоленное и слегка рыхлое, и эти мягкие лучистые глаза, и этот округленный подбородок, и толстоватые губы — все, казалось, говорило об его эпикурейских наклонностях. Вдобавок, Ксения перехватила его любопытно-внимательный быстрый взгляд, скользнувший по ее худощавому бюсту и точно мысленно оценивающий его достоинства. И взгляд этот, быстро отведенный, казалось, был совершенно равнодушен.

«Не нравлюсь будущему министру! Видно, он таких худых, как я, не любит!» — подумала Ксения и не. ошиблась. Его превосходительство не нашел ничего «обещающего» в ее тонком и гибком стане, хотя обратил некоторое благосклонное внимание на ослепительную белизну ее шеи, на своеобразную миловидность подвижного и умного лица и на насмешливые серые глаза. Но миллион приданого значительно умалял в глазах Павлищева недостатки девушки, и он подумал про себя, что такая умница-жена отлично бы вела салон и, вообще, производила бы впечатление своей оригинальностью и смелостью взглядов.

«Только эти худые — очень страстные натуры! Пожалуй, заведет себе юнца-любовника в помощь мужу!» — закончил свои мгновенные соображения Павлищев и ответил:

— Несчастным себя не считаю, Ксения Васильевна.

— Это и видно… Впереди вам все улыбается… Будете министром…

— Ну, до этого еще, во всяком случае, далеко, Ксения Васильевна! — улыбнулся Павлищев с той напускной скромностью, которая говорила, что он не совсем убежден, что это уж так далеко…

— Женитесь на какой-нибудь красавице-аристократке…

— Почему именно на аристократке?

— Нужно увенчать здание! — рассмеялась Ксения.

— Прежде нужно кого-нибудь полюбить и быть любимым, Ксения Васильевна.

— Будто уж это так необходимо?

— А то как же? — промолвил Павлищев и сделал удивленные глаза, точно не понимая возможности жениться не по любви.

— Так же, как большинство женится: немножко любви, побольше расчета и… счастливая пара готова.

— Я в этом отношении старовер, Ксения Васильевна… Я в делах чувства человек…

— Не двадцатого числа? — с- улыбкой перебила Ксения.

— Совсем нет… И это тем более опасно, что возраст мой не дает мне прав на те надежды, которые питают молодых людей, не подавая отрады старцам! — шутливо промолвил Павлищев.

— Не напрашивайтесь на комплимент, Степан Ильич. Я их не говорю…

— Давно заметил, что вы их не говорите, и не напрашиваюсь… Но, ведь, лет из жизни не вычеркнешь.

— А вам их сколько?

— Целых сорок пять.

— Самый модный возраст! — проговорила Ксения, взглядывая улыбающимися веселыми глазами на Павлищева и словно лаская и в то же время поддразнивая ими. — И особенно при…

Она на секунду остановилась и прищурила глаза.

— При чем? — спросил Павлищев, вообразивший почему-то, что эта девушка не без намерений допрашивает его и, конечно, пойдет за него замуж,