Сборник "ИЗБРАННОЕ" - Теодор Гамильтон Старджон

обращением ценных бумаг в наличные, введением во владение, до тех пор пока дела не устроились следующим образом: у Маклила на руках оказалась приличная сумма денег, а жене оставался постоянный, также приличный, доход до момента поступления детей в колледж, после чего дом следовало продать, из прежнего дома выселить жильцов, чтобы Эстер могла туда переехать, а деньги, вырученные за продажу большого дома, присоединить к основному капиталу. Возможно, у юриста и зародилось бы сомнение в нормальности и дееспособности клиента, если бы не непринужденная веселая болтовня последнего с видом абсолютно счастливого человека — редкая и вполне приемлемая форма безумия. Вся эта сложная процедура была закончена за день. Маклил потряс юристу руку, многословно его поблагодарил и отправился к гостиницу.

На следующее утро он выпрыгнул из кровати, чувствуя себя на десять лет моложе, открыл дверь, схватил с пола утреннюю газету и скользнул взглядом по заголовкам.

Но прочитать их не смог.

В изумлении он замычал и потряс головой, осторожно прикрыл дверь и присел на кровать с раскрытой газетой на коленях. Маклил расправлял и поглаживал ее до тех пор, пока пальцы не почернели, а текст не смазался. Будоражащие символы маршировали по странице подобно солдатам неведомого войска в незнакомой форме, идущим неизвестно откуда неизвестно куда: о цели их похода можно было только догадываться. Маклил водил мизинцем по буквам, мерил слова указательным и большим пальцами, подносил газету к самым глазам. Вдруг вскочил и подошел к столу, где под стеклом, как коллекция бабочек, лежали всякие бумажки: меню завтрака, информация о гостиничных службах, правила выезда. Содержание их было знакомо, но прочесть их тем не менее не удавалось. В ящике стола находились канцелярские принадлежности с изображением какого-то здания и надписью под ним на нераспознаваемом алфавите, может, даже на кириллице. Бланки телеграмм, автобусное расписание, промокательная бумага были испещрены значками: может, рунами, может, иероглифами. Телефонный справочник заполняли имена незнакомцев, закодированные странными символами.

Маклил заставил себя вспомнить алфавит. «А», — ясно вымолвил он. Его голос удивленно повторил: «а?» — звук показался неестественным и странным. Глупо ухмыльнувшись, Маклил потряс головой, сначала медленно, потом более энергично. Ухмыляйся не ухмыляйся, испуг не проходил. Потом на Маклила нахлынуло необыкновенно сильное чувство радости и возвращения к жизни, но все еще с оттенком страха.

По телефону Маклил попросил принести счет, оделся и спустился вниз. Вручив швейцару парковый талон и дождавшись, пока подгонят машину, Маклил сел в машину, включил радиоприемник и поехал по дороге, ведущей на запад.

Несколько суток Маклил провел в дороге в состоянии непрекращающегося леденящего и в то же время радостного испуга — испуга от катания на американских горках, от выдуманных киноужасов, — пытаясь вспомнить забытое значение надписи «стоп», которую не мог прочесть, переполняясь осторожностью при виде скрещенного знака переезда. Рестораны, однако, выглядели, как и положено ресторанам, заправочные станции — как заправочные станции. На долларовой бумажке — как всегда портрет Вашингтона, а на пяти долларах уже портрет Линкольна: различить их совсем нетрудно. Все складывалось прекрасно. Маклил ехал и ехал, пока не попал в один из гористых прямоугольных штатов. Вскоре он узнал местность, где задолго до женитьбы как-то охотился. Поехав в объезд кемпинга, Маклил через некоторое время оказался возле заброшенной хижины, в которой заночевал как-то раз во время грозы. Обветшавшая хижина еще держалась, хотя и подгнила по углам. Маклил долго бродил вокруг, заходил внутрь, потом снова выходил, тщательно запоминая все, что требовало ремонта, — ведь списка он составить не мог. А затем залез в свой автомобиль и отправился к ближайшему городку, до которого ехать тем не менее было далековато. В магазине Маклил приобрел тонкие доски, муку, гвозди, краску (всех оттенков в маленьких баночках и большие малярные банки для окраски дома), консервы и инструменты. Еще заказал складной ветряк, электрогенератор, восемьдесят фунтов формовочной глины, два хлебных противня, квашню и армейский гамак. Расплатившись наличными, Маклил пообещал вернуться через две недели за заказом и продиктовал телеграмму для своего юриста, чтобы тот перевел на адрес магазина установленные восемьдесят долларов — все назначенное им себе месячное содержание. Прежде чем покинуть магазин, Маклил застыл в удивлении перед чудовищной духовой трубой в углу, величественно покрытой пылью. Труба именовалась офиклеидом. (Читателю было бы, может, проще представить себе валторну или саксофон, в равной мере отвечающие ходу повествования, но мы врать не будем. Истинное имя Маклила изменено, название его родного города скрыто и профессия переиначена, но перед ним, черт побери, был настоящий старинный медный пятидесятидюймовый офиклеид выпуска 1824 года с двенадцатью клапанами.) Владелец магазина рассказал, что его прадед привез инструмент из Старого Света и с тех пор никто на нем не играл, разве только однажды проходил мимо странствующий трубач, который решил попробовать свои силы, но позеленел после первых же трех нот и осторожно опустил офиклеид, как будто боялся взрыва. Маклил осведомился о звучании инструмента. Последовал ответ: ужасное. Через две недели Маклил заехал за покупками, заказанными в прошлый раз, кивая и улыбаясь встречным, но не произнося ни единого слова. Читать он не мог по-прежнему, а теперь не мог и говорить. Более того, пропала и способность понимать чужую речь. Он с заискивающим видом подал для оплаты стодолларовую бумажку, а потом еще одну. Владелец магазина подумал, что его покупатель вдруг спятил, оглох и онемел одновременно, сдачи не дал, но, жалеючи, подарил офиклеид. Со счастливым видом Маклил погрузил все в автомобиль и уехал. Здесь кончается первая часть истории о том, как Маклил сбился с пути истинного.

На следующее утро Эстер очутилась в странном положении. Друзья и соседи будто невзначай задавали вопросы, на которые она не знала как и ответить, а единственный человек, обладавший информацией — юрист Маклила, — обязался ничего ей не сообщать. В полном, юридическом в том числе, смысле слова муж ее не бросил, потому что обеспечил и ее и детей. Эстер тосковала, но тосковала она по прежнему, уверенному и предсказуемому Маклилу, который, по существу, оставил ее задолго до той смутной ночи, когда уехал неизвестно куда. Именно прежнего Маклила она хотела вернуть, а не эту неуправляемую странную личность с мрачным и судорожным пристрастием к новостям. Из множества непонятных черт этой личности одна выдавалась ярче других, а именно — он относился к тому сорту людей, в природе которых было уйти так, как он ушел, и оставаться вдали столь же предательским образом. Следовательно, чтобы его вернуть, не надо было его искать, ибо пока Маклил жил непонятно где, он был не тем,