Другой мужчина и другие романы и рассказы - Бернхард Шлинк

– Довольно тупиковая ситуация, а? Может, есть идея?

– Нет. – Я пожал плечами. Следовало бы обнять его, чтобы успокоить, но я не смог.

– Может, лучше тебе все рассказать… До того, как ты услышишь об этом от Хельги или прочтешь… Собственно, особенно рассказывать нечего… – Он сделал над собою усилие. – Я немножко хвалился тобою перед госбезопасностью. Говорил, что когда-нибудь ты займешь важный пост, а тогда я смогу получать от тебя интересную информацию. Собственно, я ничего о тебе и не рассказывал, просто обнадежил, дескать, не сейчас, а позднее, может, что-нибудь выйдет…

– Либо помолчи, либо говори правду. – Паула вновь появилась в дверях.

– Правду?.. Хорошо, я сказал, что политическая система ФРГ его разочаровала и что, может, мне удастся уговорить его работать на нас. Что из-за своих политических разочарований он ищет новые ориентиры и ценности, чтобы отстаивать их. – Свен перевел взгляд с Паулы на меня. – Мне очень жаль, очень. Мне казалось, что это никому не повредит, а пользу принесет многим – тебе самому, Пауле, а вместе с Паулой и Юлии, и мне. Я тебя не предавал. Никого не предавал. Я только…

Паула протянула ему ворох бумаг:

– Читай!

Опустив руку с бумагами, он переводил глаза то на нее, то на меня. Он искал какие-то слова, будто могли найтись такие, которые избавили бы его от чтения этих бумаг. Будто тогда сокрытая в них правда так и осталась бы сокрытой. Но таких слов не нашлось, и, тяжело вздохнув, он начал читать.

– Ты говорил с ним о нашей личной жизни. Погоди, сейчас будут интимные подробности. Он мог узнать их только от тебя.

Она снова встала у окна, скрестив руки и глядя прямо в лицо Свену.

Он продолжал читать. Потом опустил лист.

– Он был не так уж плох. Как-никак мы сотрудничали. Не то чтобы были товарищами по работе, но все-таки вроде этого, а ведь товарищи по работе разговаривают о женах, о женщинах. А главное, Паула, я же не сказал о тебе ничего дурного. Просто немножко хвастал тобой.

– Ты рассказывал этой твари из госбезопасности, как я веду себя в постели. Ты предавал нас, предавал нас – и себя, и меня. Ведь разговаривал ты не с другом, не с коллегой, а с одним из этих. Ты хвастал мной, хвастал тем, как я хороша в постели, чтобы сказать, что, вообще-то, дескать, я существо безобидное, только немножко чересчур напичкана гуманистическими идеалами и направлена церковью по ложному пути. Мол, не воспринимайте всерьез того, что она говорит на собраниях. Мол, она слишком легко поддается чужому влиянию, поэтому ее втягивают в неблаговидные дела. Этим ты подставил Хайнца. Ты сделал из него манипулятора и главаря, который…

– Только чтобы спасти тебя. Только ради того, чтобы тебя не… После всего, что случилось, им нужен был кто-то, и, если бы не Хайнц, взяли бы, наверное, тебя. А Хайнца через несколько месяцев выпихнули на Запад, больше ничего страшного с ним не произошло.

– Ты ничего не понял. – Ее трясло от волнения. – Ты не меня спасал, не такую меня, какая я на самом деле, а такую, какая подходит им. Безобидная женщина, хороша в постели, а остальное не стоит принимать всерьез. Вот какой ты меня спасал, а какая я на самом деле, тебе было совершенно безразлично. Хотя за то, что для меня важно, я готова на арест, но не предам этого, а что касается моей дочери, то пусть лучше ее мать сидит в Бауцене, чем станет предательницей, – и на все это у меня есть право, это моя жизнь, моя вера, я мать своей дочери. А ты у меня все отнял, вероломно, подло, трусливо. И не говори, что ради любви. Это не любовь.

– Но… – Побледнев, Свен в полной растерянности уставился на нее.

– Нет, не любовь. Что бы это ни было, я этого не хочу. И не говори, будто даже супружеская измена – не катастрофа. Ты не просто разок обманул меня. Ты у меня землю выбил из-под ног. Всю нашу жизнь разрушил. Я уйду. С тобой не останусь.

Свен оторвался от стены. Нетвердым шагом двинулся к двери, открыл ее, вышел в коридор. Было слышно, как открылась дверь ванной. Его тошнило.

11

Когда он закрылся в ванной и пустил воду, мы с Паулой переглянулись.

– Что там вышло с Хайнцем? – Вообще-то, мне хотелось спросить о другом.

– Мы устроили с ним вместе пацифистскую акцию на Александрплац. У часов, которые показывают время по всему миру. Это было первого января восемьдесят восьмого года, и мы прикрепили таблички, которые указывали, в каких регионах мира за истекший год шли вооруженные конфликты или гражданские войны, а также количество жертв. Они, естественно, сочли это провокацией. Разве можно, дескать, валить в одну кучу освободительные войны угнетенных народов и захватнические войны империалистов. Будто война от этого перестает быть войной. Нас арестовали, меня трое суток допрашивали, вынесли предупреждение и отпустили, а Хайнц отсидел семь месяцев, потом его выслали. Благодаря Свену мой поступок сочли просто глупой выходкой, а Хайнца обвинили в подрывной деятельности, агитации и пропаганде, которую он вел в церкви по наущению западных подстрекателей. При этом мы работали вместе несколько лет, он делал то же самое, что и я, не больше и не меньше.

– Хайнц об этом знает?

– У нас больше не было контактов. Он не давал знать о себе с Запада, даже после объединения. Возможно, думает, что я выдала его тогда, чтобы спасти собственную шкуру.

– Свен сообщал обо всем, что знал, в госбезопасность?

Она кивнула:

– И разговаривал со своим опекуном, будто со старым приятелем, о себе, обо мне, о Юлии.

– Когда это началось?

– Когда вы познакомились. Летом или осенью восемьдесят шестого.

– Ему платили?

– Подкидывали по паре сотен марок. Я иногда удивлялась, когда он приносил нам с Юлией подарки, но вопросов не задавала. Нет, корыстным он не был. Да и кто был корыстным в ГДР?

– Ты ни о чем не догадывалась?

– Потому что советовала держаться подальше от моих политических дел? – Она пожала плечами. – Не знаю. Пожалуй, нет. Знаю только, что не хотела догадываться.

– Паула?

– Да? – Она улыбнулась, устало и печально, будто уже знала дальнейший ход разговора и то, что ему суждено кончиться ничем.

– Почему ты решила переспать со мной?

Она не ответила.

– Паула!

Вздохнув, она отвернулась. Я вновь увидел ее лицо