Русский остаток - Людмила Николаевна Разумовская

этого духа раньше, по прошлой войне, но после русской трагедии семнадцатого года, когда темные силы выпустили на волю бесов русской (нерусской?) революции, после всего, что случилось со страной и народом за двадцать три довоенных года, ему казалось, что произошедшая порча национального характера приняла размеры необратимые.

Но вот тот же русский мужик с крестом или без креста (но за кого было еще кому помолиться – матери, жене, отцу), не отлынивая, как и встарь, взял ружье и пошел на тяжелую мужскую работу – воевать, не обременяя себя лишними вопросами: а стоит ли проливать кровь за этот режим, за эту власть, за этого вождя? Сталинское «братья и сестры» решило все. Генетически православная память народа перед лицом нового нашествия отпускала грехи временному вождю Третьего Рима, ибо знала: и грозные вожди держат в свой час ответ перед Богом, а четвертому Риму не бывать.

И шли, и умирали… за Родину, за Сталина? В данном историческом контексте это были синонимы. Хотелось это кому-нибудь или не хотелось, но для большинства вождь олицетворял тогда Россию, а выше России не было для них ничего. Ибо из традиционной русской формулы «за веру, царя и отечество» вера была отменена, царь убит, и память о нем поругана и только востребованное небывалой войной, вырванное из тлена небытия, осмеиваемое и обругиваемое еще совсем недавно «отечество» вспоминалось теперь разрешенной, незыблемой, неразмытой, неразменной ценностью. Отечество, земля, дом.

«Братья и сестры» не подкачали. Все: и бывшие, и каэры (контрреволюционеры), и кулаки стали нужны советской власти, стали временно родными, братьями и сестрами, а за такое признание Родины любой каэровец, белобандит и бывший готов был зубами грызть землю, доказывая свою преданность стране. Умереть, защищая Родину, – какая смерть могла быть слаще для русского, тем более для русского, обремененного виной, непрощением государства!

Анатолий Викторович в числе многих лагерников написал заявление об отправке на фронт. Его простили. Ему, бывшему царскому офицеру, деникинцу, дали роту в штрафном батальоне. Через год он стал капитаном, еще через год – полковником. И вот теперь – страшный, позорный плен, из которого только один выход – расстрел: немцами или своими.

8

Лагерь, куда попал полковник Шабельский и где находилось до шестисот советских офицеров, волновался. Ожидался приезд представителей Русской освободительной армии под командованием генерала Власова. Говорили, будут предлагать вступать в РОА. И многие, большинство, понимая всю безвыходность своего «предательского» положения «изменников Родины», готовы были написать заявление о желании вступить во власовскую армию.

Власовская армия… Это была еще одна трагедия для всех, кто не смирился с утратой исторической национальной России, кто не смог забыть и простить гибель Русского государства, надругательства над ее святынями, насилия над народной совестью, над самим его бытием, кто готов был умереть в борьбе за освобождение Родины от большевизма. И в этой борьбе страшный враг оказывался временным союзником.

– Товарищи офицеры! Друзья! Я прибыл к вам по поручению генерала Власова, чтобы сообщить вам о создании Русской освободительной армии и предложить вам вступить в ее ряды для освобождения нашей Родины от большевистской тирании. – Приехавший русский, немолодой, лет пятидесяти, офицер из старых эмигрантов, обращавшийся к советским пленным, был одет в серую немецкую форму с русской нашивкой на левом рукаве. На ней был изображен щит с синим Андреевским крестом на белом поле и буквами РОА.

– Вы хорошо знаете этого прославившегося в боях под Киевом и Москвой генерала, ныне возглавившего освободительную армию для борьбы со сталинской диктатурой. Я, бывший царский офицер, воевал в Первую мировую войну и участвовал в боях на стороне Добровольческой армии под командованием Деникина и Врангеля. Во время Гражданской войны мы воевали друг против друга, но каждый из нас защищал правду и справедливость так, как он ее понимал. Мы проиграли войну и вынуждены были покинуть Родину, но и вы ее проиграли. Большевики обманули вас, и вместо процветающей России вы получили невиданную тиранию, голод и разорение. Я предлагаю вам забыть прошлые обиды и как братья, как дети одной матери – России – подняться на освобождение нашего народа от постигшего его несчастья. Не против русского народа зовем мы вас, но за его освобождение от большевистской диктатуры, поработившей наше Отечество!

Друзья! Четырнадцатого ноября в Праге был провозглашен Комитет освобождения народов России со статусом независимого русского правительства. Мы не подчиняемся Гитлеру и никогда не согласимся на какое бы то ни было ущемление наших национальных прав ни касательно наших границ, ни касательно нашего суверенного политического и государственного устройства. Мы являемся независимыми и равными союзниками в борьбе против сталинской тирании. Наш манифест призывает к объединению всех национальных сил в России и возвращению всем коренным народам, проживающим на территории нашего государства, прав, завоеванных ими в феврале семнадцатого года. А также к прекращению войны с Германией и заключению с ней почетного мира. Мы призываем к созданию новой свободной народной государственности без большевиков и эксплуататоров. Мы получили уже сотни тысяч писем от военнопленных, остовцев, беженцев с заявлениями о приеме в РОА и приступили непосредственно к формированию русских дивизий под общим руководством генерала Власова. Многие спрашивают нас: неужели мы собираемся воевать с нашими братьями? Ведь это снова гражданская война. Нет, господа, мы убеждены, что, как только наш народ узнает о реальном существовании независимого национального правительства и Русской освободительной армии, на нашу сторону перейдут все честные и преданные солдаты и офицеры на Родине, так же как они перешли к нам здесь, на германской земле!..

Анатолий Викторович уже давно не слышал того, что говорил агитатор. Он смотрел и боялся поверить своим глазам: агитировавший пожилой офицер был его родной старший брат Александр, которому удалось в двадцатом году отплыть с остатками врангелевского войска из Севастополя.

Он подошел совсем близко к импровизированной трибуне и, не отрываясь, в упор смотрел на брата, не замечая собственных слез.

Почувствовав на себе упорный взгляд, Александр Викторович обернулся к пленному офицеру.

– Вы что-то хотите сказать? – спросил он.

Но Анатолий Викторович молчал и только смотрел на брата и плакал.

Вечером, когда шок от узнавания, перешедший в неописуемую радость встречи, постепенно прошел, они еще долго, потрясенные, не в силах были разговаривать связно. Они сидели вдвоем в кабинете начальника лагеря, решая главный теперь вопрос: как быть Анатолию Викторовичу в этих новых, неожиданных обстоятельствах?

– Ты пойми, – в десятый раз повторял Александр, – мы не за Гитлера и не за Сталина, мы – третья сила, которая временно – слышишь? – использует союз с Гитлером, чтобы с его помощью свергнуть большевистский режим и