Любовь в курятнике - Тамара Петровна Москалёва

полно. Единственное со временем понял, что эта соседка – центр барака-курятника, его мотор! Он активистку тоже зауважал, ну и… вот и всё. А уж, чтобы с этой Шурой закрутить какие-то… ха-ха… шуры-муры, даже в голову не приходило! Вообще, с женщинами у него давным-давно не было ничего основательного… так, разве что, мужскую нужду справить, а на большее… не-ет, увольте! Может, раз-другой сердце и билось чуть посильнее, но… он отгонял от себя всякие мысли – боялся неверного шага: обжёгся уже – хватит.

Дворник был инвалидом отечественной – связистом в конце войны подорвался на мине. Отправили сюда, в Челябинск, на починку в госпиталь. Спасибо, умный хирург сберёг ногу. А то бы прыгать Захару на обрубке! После демобилизации не поехал солдат на родину в Троицк. А зачем? Кровных – никого, детдомовский. Остался в Челябинске, где, получив комнату в бараке-курятнике, стал махать метёлкой во дворах: своего барака и соседнего – в артельной мастерской.

– Все – вертихвостки! как моя Наташка… «Люблю-люблю», а сама… с другим схлестнулась, не дождалась, стерва, – выплеснул он из души старую обиду. – Ух, бабы! Всё ваше племя паскудное… – Сосед щелчком стрельнул окурок, сплюнул.

– Вот те и здрас-сьти!! – осекла его Ефремовна. – Чё ты заладил-та: «стерьвы, стерьвы»! Я ему про одно, он мне – про другое! Рази все одинаковый? Нет. С какой такой стати? Которы бабы – со стыдом, дак те и ждали. Много их таких женщин самостоятельных. И ходить далеко не надо. Вон Шура и есть такая. Все годы ждала супружника с войны. Не дождалась… вместо него смёртна бумага пришла. А ты говоришь… Ты вон щас на себя-ка взгляни, на кого похож: исхудалый, в бородище весь… сам коричневый, как цыганин. Ну и., хорошо ли это, без женского-та глазу?

– Дак ить загар жа, – пояснил дворник и вытер платком потную шею. Пальцами причесал спутанные волосы, провёл ладонью по небритым щекам. – На улице ить с утра до ночи метёлку обнимаю. – Он сунул тряпицу в карман, неторопливо вынул из пачки вторую сигаретку, долго пыхтел. Но вот, наконец, смущённо махнул рукой, – а чё, сватуха, может, ты и права! Но… она сама-то хыть… согласится ли?

– Да ты даже и не сумлевайся! Был с ей разговор – согласится. Она ж ведь тоже истосковалась без мужика-та. Да и не старуха ведь ещё. Это я вон… черепаха, с болячками своими к старости уж приползла.

Ефремовна свернула вязанье, смотала клубок и воткнула в него спицу, что означало: конец разговора.

– Ты присмотрись к Шуре-та… с другого конца – сам поймёшь.

– Присмотрюсь уж теперь, чего там…

Надо сказать, что после убёга жены, Захар, придя с фронта, уже и не помышлял о чём-либо таком, семейном. Ему до сих пор никто не был нужен – неверную свою любил. И, как ему казалось, будет любить её до собственной смерти. «Уж такой я однообразный человек-воробей – серый пером», – говорил он о себе. Но серьёзная его натура жаждала этого семейного покоя, уюта и женской ласки. Рано или поздно, а надо, надо определяться – он и сам это понимал. Как ни говори, не молодой уже.

Поодаль, бесштанный малец в одной майке с удовольствием шлёпал босыми ногами в вечной, никогда не просыхающей луже, сколь бы её Захар ни засыпал. Парнишка гудел паровозом, пуская пузыри из сопливого носа. И было видно, что это занятие – любимое в его коротенькой жизни.

– Айда, Захар, решайся нето… да и не тяни. Время… оно вон… птицей пролетает, – сказала Ефремовна, тяжело вставая. – Ох, старость – не радость. – Она взяла табуретку. – Пойду-ка, завтри рано вставать, внучку в училище спроваживать.

– Алинка-то у тебя в медицинском?

– Ага. На медсестру учится.

– А дочка-то чё?.. Всё лежит?

Ефремовна горестно вздохнула. – Ну. Слегла совсем. С внучкой за ней вот ухаживам. Сильно перживаю… дочка только-только разгон по жизни взяла, а смертушка уж не терпит, за дверями ждёт… – Бабка промокнула глаза концом головного платка. Старуха была большая и лицом рябая. Говорила по-особенному, мягким певучим голосом и, казалось, что вот-вот она то ли запоёт громко, то ли заплачет. – Внучке-та… Алинке, вона, как достаётся: школьницей за соседкой-Зоей присматривала, царство ей небесное – не к ночи будь помянута, – Ефремовна перекрестилась. – Теперь вот за матерью своей ухаживат.

– Мда… жизнь… Ей ухаживать-то сам Бог велел – медсестра ведь без пяти минут. А ты, бабка, про смерть-то… это… зря…

– Врачи сказали, готовьтесь, мол…

Ефремовна, приохивая, уковыляла, а Мартын докурил цигарку, но домой не торопился, всё думал: и о короткой жизни человечьей, и о предложении Ефремовны. Вдруг, откуда ни возьмись, с истошным бром вылетела кошка и на всех парусах понеслась по ограде. Пузик махом рванулся, толканул раненую ногу Захара и с лаем кинулся вслед за кошкой. «Уф-ф…зар-раза! – Захар схватился за ногу. Он смачно выматерился и стал растирать ушибленное место, – да штабы тебя… в душу-то, а!..»

Боль постепенно утихла. Дворник прошёлся к воротам. Хозяйским глазом осмотрелся: улица пуста, и на остановке – ни души. Конечно, все отработались да по домам сидят, отдыхают. У Захара тоже рабочий день закончился уж два часа как. Но привычка проверять, всё ли в порядке, с детства не даёт покоя. Видно, в крови у него такое. Он плотнее прикрыл ворота. У забора артельной швейки подобрал кем-то выкинутый газетный лист и направился к своему подъезду.

– Захар! Айда, тебя не хватает! Да и пиво щас прокиснет… – это доминошники.

– Не, мужики, я – домой. Настроение чё-то…

Ну да, он, конечно, мог присоединиться к компании, но не сегодня. Он решил серьёзно обмозговать предложение Ефремовны.

По молоду был Захар дюжий, мощный. Как, впрочем, и теперь. Широкая грудь, плечи! – не обхватишь! Волосы густые кучерявые. А уж на гармошке играл, дак куда там! – Девчата за ним табунами ходили. Но он симпатизировал самой красивой – Натусе. И силища молодецкая у парня через край пёрла, хоть лопатой отбавляй! Ну и, как, бывало, взбушует у Захара в нутрях медведь, то уж – берегись! Тогда уж он, не помня себя… как начнёт кулачищами махать налево да направо с такими же уличными горынями! Только пыль столбом летит! Да… было дело… Но всегда победителем выходил. Всегда. А уж Натуся от него – ни на шаг! Он же ведь и рукастый был, недаром соседи подначивали: «твоим рукам, Захарка, впору памятник ставить» – к свадьбе такой дом отгрохал – ого! Всем на зависть, да и чтобы невесту в новые хоромы привести. Правда, любил Захар и выпить с устатку