Рождественская шкатулка. Рассказы зарубежных классиков - Сельма Лагерлеф

Боже, сохрани мне друга, может быть, единственного на земле!..

24 декабря.

– Часть дня мы слепые, – сказал дедушка, – и потому нам нужно приучать себя работать, насколько возможно, ощупью. Попробуем плести из соломы в темноте, может быть, привыкнем.

Мы сделали первую попытку, и наша работа вышла довольно недурно. В другой раз, вероятно, выйдет ещё лучше. Я хочу попробовать делать соломенные шляпы. Мне очень хотелось бы научиться этому мастерству, оно не трудно, я видел, как делали шляпы маленькие пастухи в горах.

25 декабря.

Этот святой день мы посвятили молитве и разговорам о Спасителе. Я никогда не забуду мои беседы с дедушкой. Сегодня он так много и трогательно рассказывал мне о рождении Спасителя, Его земной жизни, страданиях и смерти. Он передал мне много проповедей, притч и бесед Его с учениками, полных божественной прелести. Я слушал его, и мне казалось, что я стою в нашем старом храме, кругом меня толпятся друзья и соседи, раздаётся церковное пение и звон колоколов.

О, как счастливы люди, которые могут соединяться для молитвы и расходиться для работы!

Если мне суждено когда-нибудь сойти с гор, то я скажу своим братьям и друзьям:

– Если бы вы пробыли, как я, столько времени в одиночестве, вы почувствовали бы, как вы любите всех людей и как неразумны поселяющие смуту и вражду между людьми; вы сознали бы, что не хорошо быть человеку одному, и возлюбили бы ближнего своего, как самого себя.

26 декабря.

Сегодня утром дедушка чувствовал себя не хорошо и не пил свою порцию молока. К счастью, это продолжалось недолго, скоро ему стало опять лучше.

Он очень терпеливо переносит свои страдания.

– Слушай, Луи, – сказал он мне, – я всё время надеялся дожить до нашего освобождения. Это было моё единственное желание. Я передал бы тебя отцу и умер бы спокойно. Но, кажется, Богу угодно взять меня к себе раньше и, может быть, тебе предстоит остаться одному в этой хижине. Не пугайся и не приходи в отчаяние. Что я теперь для тебя? Обуза, тяжести которой ты не замечаешь только потому, что любишь меня. Ты делаешь один всё необходимое для нашей жизни. Я передал тебе некоторый опыт, которого тебе не хватало, и, мне кажется, моя обязанность исполнена. Будь мужествен, как я, и смотри смело в будущее, приготовясь к разлуке, которая наступит, может быть, скорее, чем мы ожидаем. Впрочем, как знать: может быть, твои заботы обо мне и осторожность в пище ещё поддержат мою жизнь, и я увижу ещё весну.

Я ничего не отвечал, слёзы душили меня. Мы долго молчали, пока я не пришёл в себя и не принялся плести в темноте свою солому.

Вечером дедушка опять не пил молока и, видя, что его порция остаётся, он научил меня делать из неё сыр.

– Видишь, – сказал он, улыбаясь, – оказывается, что я ещё могу тебе пригодиться на что-нибудь.

За неимением сыворотки мы заквасили молоко уксусом. Затем я влил его в глиняную форму и поставил; завтра мы увидим, что из этого выйдет.

Со своей стороны я тоже придумал для дедушки кушанье, которому он очень обрадовался. Я вспомнил, как тётки делали для него, когда он был не совсем здоров, гренки из хлеба с вином. Жаль только, что у меня не было сахару, чтобы посыпать их. Вино у нас прекрасное, оно было собрано в урожайный год.

– Такое вино не стыдно подать к столу принца, – сказал дедушка. – Хоть бы мне удалось увидать первые почки винограда, – прибавил он.

27 декабря.

Сыр вышел прекрасный. Я поставил его на стол и посыпал солью.

Он так аппетитен, что у меня текут слюнки, когда я смотрю на него. И всё-таки как я был бы счастлив, если бы у нас не оставалось молока на сыр, и дедушка выпивал бы всю свою порцию. Дедушка кушал сегодня только картофель, испечённый в золе, и немного хлеба с вином. Как он ни скрывает, я вижу, что он болен и силы его уходят.

28 декабря.

Дедушка ложится теперь раньше и встает позднее. Он говорит, что согревается и отдыхает под одеялом и соломой. Он очень заботится о своём здоровье, но делает всё это ради меня. Чему только не научился я от него за эти несколько недель! Я не узнаю себя: мысли и чувства ребёнка отлетели от меня, я превращаюсь во взрослого с необыкновенной быстротой. День прошёл без особенных событий. Я по обыкновению работал и почти всё время в темноте. Удивительно, как привыкли мои пальцы плести ощупью. Осязание развилось до такой степени, что я чувствую каждый узелок, каждую неправильность плетения. За тридцать дней заключения я научился большему, чем за всю мою жизнь на свободе.

29 декабря.

В те дни, когда однообразие нашей тихой жизни ничем не нарушается, мысли мои вылетают из темницы, направляются в нашу деревню и останавливаются на моём дорогом отце. Но я не знаю, где он. Прежде всего я ищу его дома. Я вижу его печальным и одиноким, его глаза устремлены в горы, он думает о нас, он не потерял надежду нас видеть. Но кто скажет мне, что помешало ему прийти к нам на помощь? Я чувствую, что мы увидимся, но печальное предчувствие говорит мне, что день нашего свидания будет днём скорби для нас обоих.

Почему тебя нет с нами, отец?

Может быть, ты погиб, желая спасти свой скот?

В темноте, которая окружает меня так часто, я всё прислушиваюсь к чему-то с суеверным ужасом. Мне кажется – я слышу голоса, мне делается страшно, и я с трудом возвращаюсь к действительности.

Несколько слов дедушки ободряют меня. Я терпеливо жду будущего и не оглядываюсь на прошедшее.

30 декабря.

Приближается конец старого года. Сегодня нет занятий в школе, какая радость для моих товарищей! Так думал и я, когда жил в деревне, но теперь мысли мои очень изменились. Что бы я дал теперь, чтобы проводить каждое утро несколько часов в классе, который я считал прежде тюрьмой!

Я слышу звонок, призывающий нас по утрам в школу; мы входим в беспорядке, как попало, с книжками под мышкой; рассаживаемся; учитель встаёт, и мы вместе с ним читаем молитву, потом начинаем учиться.

В классе проносится сдержанный шепот: мы повторяем наши уроки. Все раскрывают свои тетрадки; шелест бумаги смешивается с шумом наших голосов; учитель останавливает нас, стуча по