Циньен - Александр Юрьевич Сегень

вопреки слухам, она оказалась отнюдь не красивой, усталой женщиной, во взгляде которой сквозило: «Когда же вы меня перестанете мучить и отпустите?» И он уж почти передумал, но все же осмелился и признался ей.

— Что делать? — ответила она, надменно вскинув бровь. — Любить.

Отец Лаврентий сначала смутился, а потом возмутился:

— Но как же любить, если я не люблю?

— А так. Любить, и всё. Очень просто, — тихо и устало произнесла Елизавета Федоровна, и на том их минутный разговор окончился. А на другой день великая княгиня укатила обратно в Москву.

Отец Лаврентий испытывал сильнейшее разочарование. Мало того, возненавидел настоятельницу московской обители пуще собственной жены. В разговорах с самим собой скрипел зубами:

— Красавица! Тоже мне нашли красавицу! Уродина! Напыщенная немка. Что она может понимать?

И к его душевным страданиям прибавилось еще одно — ненависть к Елизавете Федоровне. А потом случилось совсем неожиданное — апоплексический удар. Узнав об отречении государя императора, попадья вдруг побледнела, села на кровать и повалилась на бок. «Жрать меньше надо было!» — злобно думал отец Лаврентий. Он был уверен, что жена поправится и снова будет раздражать его, да еще сильнее прежнего. Но на третий день, так и не оправившись после удара, Домна Алексеевна скончалась. Овдовевшему священнику стало жутко. Ему показалось, что это он своей нелюбовью и злобой убил ее!

Он ждал, что теперь, когда ее нет и он больше никогда не услышит ее голос, не отвратится при виде ее неприятной и нездоровой полноты, к нему вернется если не любовь, то хотя бы то снисходительно-нежное чувство, которое он испытывал к ней в самом начале их совместной жизни. Но дни убегали все дальше от разверстой могилы, в которую опустился гроб, а любовь так и не возвращалась. Стоило ему начать думать о Домне Алексеевне и представлять ее еще той, двадцатилетней барышней с золотисто-рыжей косой, которая рассыпалась водопадом, когда он распускал ее, как снова слышался детский голос, казавшийся приторным, а потому притворным, фальшивым, и отец Лаврентий злился:

— Нарочно сдохла, чтобы я мучился угрызениями совести!

Молился, каялся, на исповедях не стеснялся даже еще больше сгущать темные краски своей прижизненной, а теперь загробной нелюбви к жене. И не мог найти лекарства, все сильней и сильней не любил покойную Домну Алексеевну. Особенно когда собирались люди и вспоминали, какая она была хорошая, добрая, приветливая и какой ангельский был у нее голос. И приходилось притворно соглашаться, что-то говорить, поддакивать, а хотелось взять да и крикнуть: «Гадкий был у нее голосок! Лживый!»

По стране прокатилась революция, и отцу Лаврентию не сиделось на месте, он стал ездить куда его просили и не просили, лишь бы убежать из того дома, в котором у него родилась нелюбовь, а вместе с нелюбовью пошатнулась и вера.

— Господи, почему Ты меня оставил? — восклицал он порою в отчаянии и смело продолжал: — Чтобы я разуверился в Тебе? Не дождешься. Я верю, что Ты есть. Да, Ты есть. Но Ты какой-то недобрый. Посмотри, что вокруг творится. И это Тебе по вкусу? Да, я не люблю Домну, и после смерти не люблю. А Ты? Разве Ты любишь людей? Разве Ты не разлюбил их подобно тому, как я разлюбил покойницу? Разве Тебя они не раздражают? По всему видать, раздражают, и в этом раздражении Ты ополчился на них. И правильно делаешь, Господи! Аминь.

В конце апреля 1918 года отец Лаврентий оказался в Москве и решил пойти в Марфо-Мариинскую обитель, поделиться с настоятельницей своими размышлениями о природе Божьей нелюбви к людям, а заодно сообщить, что и его собственная нелюбовь к жене не исчезает, а становится все более ветвистой, так что даже в пьяном состоянии он продирается через этот колючий терновник, царапая себе душу.

— Ее нет, — ответил привратник обители.

— Когда будет?

— Неведомо. Третьего дни арестовали матушку.

Нет, решил отец Лаврентий, ты от меня просто так не уйдешь. И стал узнавать, что да как да где и куда. Говорили, что патриарх Тихон пытался заступиться за арестантку, но его не послушали. Ходили слухи, что она уже расстреляна или повешена, что ее обвиняли как германскую шпионку, а потом как проповедницу контрреволюционного восстания.

Лишь в конце лета удалось узнать, что она жива и находится под стражей на Урале, в городе Алапаевске. Далековато, но осенью, узнав об успешном наступлении адмирала Колчака, под которым трещали и в панике разбегались дивизии красных, отец Лаврентий отправился в Алапаевск. Там узнал страшное: великую княгиню, с которой он так рвался поговорить, вместе с другими членами императорской фамилии, находящимися при ней, сбросили в заброшенную шахту. Причем уже давно — в июле. Отец Лаврентий прибыл в Алапаевск как раз когда начали извлекать тела мучеников.

Страшное зрелище изуродованных тел сильно поразило отца Лаврентия. Когда-то он слышал, что Елизавета Федоровна отличалась неземной красотой, ей посвящались восторженные стихи. Потом, в Ярославле, пред ним предстала некрасивая, усталая женщина, выглядевшая старше своих лет. Теперь он увидел ее мертвую и ужаснулся. Когда ее тело извлекли наружу, все, глядя на Елизавету Федоровну, утверждали, что, пролежав во мраке шахты три месяца, тело великой княгини не подверглось тлению, а лицо по-прежнему прекрасно. Но отец Лаврентий не видел ничего прекрасного, а видел страшный труп с черным кровоподтеком на лбу. Говорили, что от тела исходит благоухание, а он его не слышал и мог даже признаться, что, напротив, явственно ощущает запах тления.

И это сильно напугало его: недостоин лицезреть и обонять святость!

Когда гробы с телами алапаевских мучеников поставили в Екатерининской церкви, отец Лаврентий участвовал в панихидах и чтении Псалтири, в заупокойной всенощной и крестном ходе под пение «Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный...», в литургии и отпевании. Звонили колокола, военный оркестр исполнял гимн «Коль славен наш Господь», а в душе у отца Лаврентия царил мрак.

Гробы поместили в склепе, устроенном в южной стороне алтаря Свято-Троицкого собора. Вход в склеп замуровали кирпичом. Отец Лаврентий остался здесь, служил в соборе, а когда изредка оставался в алтаре один, прижимался лбом к свежему кирпичу и шептал, обращаясь к Елизавете Федоровне:

— Помоги мне! Попроси Бога, пусть вернет мне способность ощущать благоухание святости. Господи, дай мне увидеть величие Твоих замыслов, дай понять, в чем Твоя любовь к людям! Господи, дай мне снова любить Тебя!

Летом 1919 года из-за наступления Красной армии постановили везти останки на восток, и