Собаки и волки - Ирен Немировски

она подарит ее ему. Она никогда не делала подарков никому, кроме Лили и мадам Мими, когда могла, но это были безделушки стоимостью в несколько су или маленький букет цветов. И как же ей было приятно тогда! Подарить что-нибудь Бену? Он не любил ни хорошую одежду, ни изысканную еду, ни редкие книги. В Бене было что-то от аскета. Сделать ему подарок было так же странно, как повязать на шею волку шелковую ленточку. Но Гарри… Она улыбнулась, ее глаза заблестели. Она хорошо знала, что делает: это была какая-то странная смесь безумия и расчета. Гарри любит другую, он ухаживает за этой чужой девушкой. Он, конечно, думает только о ней, он очарован; но вот теперь она, Ада, вклинится между ними. Он будет заинтригован этим подарком (естественно, она оставит эту книгу для него, не сказав ни слова). Он расспросит книготорговца. Он никогда не узнает правды. Но он не сможет не думать об Аде, даже не зная ее, так же как она тщетно думала о нем так долго. Ей от него достанется только мечта, желание, вздох. Больше она ни на что не могла надеяться.

Ада подошла к дому Гарри и протянула книгу слуге, который открыл дверь. Она так волновалась, что не смогла произнести ни слова, боясь, что голос дрогнет, и молча указала на надпись, которую нацарапала карандашом на обратной стороне пакета.

– Нужен ли ответ? – спросил слуга.

Она заставила себя заговорить, пытаясь отчетливо произнести:

– Нет, ответа не нужно.

Но смогла только пробормотать это, дрожа и не поднимая глаз.

Слуга удивленно посмотрел на нее и закрыл дверь. Она засунула руки без перчаток в карманы жакета и вдруг в панике побежала вниз по ступенькам. Она остановилась только на соседней улице, далеко от дома Гарри, в безопасности. Теперь она ожесточенно ругала и корила себя. Она была в ярости. Ей двадцать лет, она взрослая женщина, а ведет себя, как будто двенадцатилетняя девочка. «Но я не женщина, – подумала она, – есть люди без возраста, и я такая же. Я была старухой в двенадцать лет, и я поседею, а в душе я останусь точно такой же, как сейчас. Зачем стыдиться?»

Та девушка, француженка, которую он любит, как бы она смеялась, если бы знала! Внезапно в душе Ады зазвучала исступленная молитва:

«Почему, Господи, ты не отдал его мне? Он был создан для меня, предназначен для меня, а я для него… Отдай его мне! Я приму все: если он меня бросит, когда устанет от меня, боль, позор, все на свете, но отдай его мне! Невозможно, чтобы я любила его так долго, так тщетно, если бы не твоя воля воссоединить нас однажды! Отдай его мне, Господи…»

Улица была темной и пустынной. Ее слез никто не увидел.

19

Гарри и Лоранс были женаты уже больше трех лет, когда однажды, идя к матери, Гарри остановился перед лавкой букиниста на углу. Он увидел, что среди старинных переплетов выставлены две небольшие картины. На одной была изображена покрытая подтаявшим снегом пологая улица, по сторонам которой стояло несколько небольших домиков; только рубиновый свет закопченной лампы за одним из окон освещал странные и печальные сумерки цвета пепла, железа и охры. На другой – полузаброшенный сад весной. Нежная зелень, цветы и голубое небо были необыкновенно богатыми, жаркими, пышными – в этих краях такого не увидишь. Но Гарри показалось, что он узнал их и вспомнил. Конечно, подумал Гарри, пораженный смутным, но сильным впечатлением, конечно, он где-то видел, во сне или в детстве, это темное мартовское небо, с которого хлопьями падает снег, и эти запущенные сады, усыпанные цветами короткого знойного лета.

Он прикрыл глаза рукой, как бы защищая их от слишком яркого света, потому что в этом воспоминании – если это было все-таки воспоминание, а не сон – счастье и грусть смешались воедино, он не знал, почему… Так какие-то лица или незнакомые дома пробуждают в памяти эхо, одновременно и печальное и сладостное – как встреча с теми, кто был свидетелем прошлой жизни. Нет, это был не сон, а далекая реальность, давно забытая… Он опять видел их, мартовские дни в той стране, когда над городом проносились метели и за двойными рамами начинали распускаться первые гиацинты, предвестники весны. Ему казалось, что он до сих пор чувствует этот аромат, связанный в его памяти с запахом праздничного торта. Его день рождения приходился на март. В этот день, почти каждый год в детстве, он болел, или, во всяком случае, так казалось окружающим. Он кашлял, и это, конечно, было признаком коклюша; или он плохо спал, и у него могла подняться температура. Благоразумнее было, чтобы он оставался в своей спальне; и, закрывшись в теплой комнате, с игрушками, к которым даже не прикасался, он задумчиво следил за тем, как косо летят снежные хлопья. Как странно… Он вспомнил насыщенный, немного слишком приторный запах огромных шоколадных тортов, на которых розовыми сахарными буквами было написано его имя – Гарри. В мягком сером свете этого неба возник целый круг, цепочка людей, полузнакомых, забытых: слуги, любимые животные, учителя, дед с хищным носом и пронзительными глазами, бабушка, маленькая и скромная, так и не привыкшая к царившей в доме роскоши: он до сих пор видел, как она сидит на краю позолоченного кресла, прижимает к себе Гарри и проводит рукой по его волосам, нежно шепча слова на чужом языке. Она была единственной, кто все еще говорил на идиш, и слыша это, вокруг возмущались.

Затем он перешел ко второй картине. Жаркие летние дни, звонок мороженщика, цветы, раздавленные под ногами или смятые в руках, слишком много травы, слишком много цветов; слишком сладкие запахи, которые смущают и одурманивают сознание, слишком много света, неудержимое сияние, пение птиц в небе: это была его страна, его прошлое, которое он открывал для себя заново.

Он машинально вошел в лавку букиниста, но, поддавшись необъяснимой робости, пока не просил показать ему картины; он наугад перебирал, открывал, гладил книги. Наконец он спросил:

– Так вы теперь и картины продаете?

– Нет, мсье Гарри, – ответил букинист, знавший его еще со школьной скамьи (он с пятнадцати лет помогал ему понемногу собирать ценную библиотеку), – нет, но автор, молодой и неизвестный, попросил меня оказать услугу и выставить их здесь. Это женщина, – добавил он после минутного молчания.

– А! – сказал Гарри.

Но его не интересовало, кто написал картины – мужчина или женщина.

– Я хотел бы