Жизнь не отменяется: слово о святой блуднице - Николай Николаевич Ливанов

С язвительной усмешкой над собой вспоминал слова, которые он бросал иногда парням, терявшим настроение из-за неудач в любовных затеях. «Из-за бабы-то нос вешать? А еще в мужики суетесь! Господь создал баб для того, чтобы они кисли по нас да маялись всю жизнь… Начнет ломаться — высморкайся и отвернись».

А сейчас Петр рассуждал по-иному: «Наверное, досадил я господу богу с этими бабами — вот он и обратил одну из них в ведьму против меня». Ощущение душевной боли усилилось еще и потому, что его соперником ни с того ни с сего вдруг оказался самый захудалый и замызганный парень — деревенский плотник Михаил Воланов. Неповоротливый, медлительный, с крупными чертами лица, он, по мнению Петра Сырезкина, создан лишь для тягловой работы — не больше.

А Воланов жил, помалкивал, никому не мешал, все что-то мастерил, возился со своими рубанками да фуганками. Соседи часто забегали к нему за свежими стружками на растопку или еще для какой-нибудь надобности. И не только за этим. Зная простую натуру Михаила, некоторые старались извлечь из этого кое-что. Одни почти за бесценок срядятся с ним сколотить рамешку для своей избы, другие под причитания о нужде беспросветной уговорят его за мизерную мзду перестелить пол или наладить крыльцо. А если сказать точнее — уговаривать Михаила вовсе и не нужно было.

Он никогда не называл стоимость своей работы, ни с кем не рядился, ничего не выторговывал. После трудных лет люди начинали понемногу поднимать головы. Теперь думали не только о еде. Кто-то замечал, что угол избы подгнил и она начинает кособениться, кто-то забеспокоился о том, что давно пора заменить венец под крышей, кто-то сокрушался о недостроенном сарае.

Выправлялась жизнь, усложнялись запросы. Кто-то замечтал о новеньком тарантасе, кто-то о красивой тумбочке для горницы или о ярком петушке для конька крыши.

Михаил не знал покоя ни днем, ни ночью от пробудившихся назойливых заказчиков, усердно корпел над верстаком, установленном прямо в прихожке. И все дивились: почему он берется даже за то, что явно ему не светит выгодой. Послать бы того, кто совсем оборзел, кто смешивает человеческую доброту с простодырством!

Конечно, всякие пересуды, толки и кривотолки, чаще всего сдобренные язвинками, доходили до Михаила Воланова. Но он реагировал на них странной, никому непонятной улыбкой. Не ошибались люди, пожалуй, в одном: нервы у Михаила Воланова канатные.

К работе Михаил приступал вроде бы нехотя, подневольно. Делал все неторопливо, на первый взгляд казалось — тягостно, как не от хорошей жизни.

Но усердие и старание говорили об обратном: работа его не пугает — какой бы она ни была трудной и сложной.

Не спеша Михаил примерял доски, пристукивал, подгонял, отходил в сторону, наклонял голову и, чуть прищурившись, с наслаждением рассматривал отполированный фуганком брус.

— Неплохо состряпано, такому износу не будет, — давали оценку мастерству Воланова заказчики. — За такое и заплатить не жалко.

Правда, отдельные из них, которых природа обделила совестью, под этими словами подразумевали — заплатить вообще сколько-нибудь. То есть поступить не так, как другие: пообещав рассчитаться завтра, не делали этого ни послезавтра, ни в другое время.

Михаил никому не напоминал о долгах. И многим казалось, что про них он быстрее забывал, чем сами должники. Поэтому они считали, что к нему можно было идти со вторым заказом, не рассчитавшись за первый.

Вначале заказчики радовались, что так легко им удается облапошивать этого добряка-простофилю, но потом все пошло по-иному.

У самой околицы вскоре поселился еще один плотник — по фамилии Гринько. Задержался он в Самойловке после длительного и тщетного поиска прибыльного дела где-то в малороссийских местах.

Прикинув, что в этом-то глухоманном краю спрос на плотников особый, он решил попытать здесь счастье. Сельчане, конечно, обрадовались появлению нового спеца и сразу же бросились к нему со своими нуждами. Но очень быстро поняли, что перед ними не Михаил.

Первому же заказчику за настилку полов в одной комнате Гринько предложил ввиде аванса доставить «теленка та шматок сала, та жменю махры, та немного грош». А об остальном — «столкуемось» после работы. Работодатель вначале понял плотника как шутника, умеющего быстро находить с людьми непринужденный, свойский язык, поэтому после небольшого судаченья про всякие всячины снова в том же заинтересованном тоне заводил разговор об оплате.

— Ну, а все-таки, сурьезно — сколько ты с меня слупишь?

— Я ж козав тоби… Хиба ты глухой, чи шо? — неподдельно удивлялся Гринько.

Оторопевший заказчик хотел было сослаться на Михаила Воланова, которому за этот вид работы можно было заплатить сущий пустяк, но Гринько махнул рукой и отвернулся от него.

— Нема гиршего ворога, як дурний розум.

Это было первое знакомство с новым плотником, вызвавшее недобрый гул в деревне. Многие клялись, что ноги их не будет у порога дома Гринько. Но это были лишь слова. Плотницкой работы в каждом дворе было невпроворот. И с одним Волановым проблем не решить. Люди разводили руками, ворчали, плевались, но все ж шли к Гринько. А тот, смекнув, что его руки в ходу в этом краю, разработал четкий и жесткий прейскурант оплаты своей работы и никогда никому ни в чем не уступал. Его не интересовало: шел ли к нему человек с радостью или гонимый нуждой или горем. Без задатка он и гроб не начинал делать. Даже если его на коленях просили.

— И шо вы причипились до мэнэ, як блоха за кожух! Так, чи не так, а перетуковати нема чого.

Обычно на этом весь разговор заканчивался. Показав свою натуру жадюги, Гринько вместе с тем невольно повысил цену труда и Михаила Воланова. Может быть, у людей совесть зашевелилась после сравнения Воланова с Гринько или еще что-то, но Михаилу за труд стали платить вдвое больше, чем прежде, хотя эта плата была все же значительно меньше, чем получал Гринько.

Жизнь однако не баловала Михаила. Немного было в ней радостного. За год пришлось справить двое поминок. На свет иной ушли бабушка и мать. Отца Михаил не знал с младенческих лет.

Холодной безжизненной тоской повеяло от его дома. Неумевший выносить свое сокровенное, душевное на люди, стал он замыкаться,