Бежала по полю девчонка - Людмила Андреевна Кузьмина

– А мой дедушка давно помер, от него остались под землёй одни кости!

Брата задел хвастливый тон мальчишки и он ответил:

– Ну и что? Скоро и от моего дедушки останутся одни только кости!

Сам процесс похорон он не запомнил. Видимо, тоже бегал с ребятнёй среди могил. Но запомнил, что обратно с кладбища его, полусонного, несла на руках мама и ему было хорошо и уютно.

Счастливое время! Мы, ребятишки, ещё так малы и не понимаем, что рядом с жизнью ходит смерть. Ведь где-то шла большая война, убивало много-много людей. А мы есть, живём и уверены в том, что будем жить всегда!

Три года мне исполнилось 22 декабря 1942 года. Мама моя пригласила фотографа – я запомнила, что это была «тётя». Именно по этой детали моих воспоминаний моя мама поверила мне, когда я ей сказала, что помню, как меня фотографировали.

Перед этим меня одевали и обували. Чулочки, ботиночки. Плотное серенькое в мелкую клетку платьице, вокруг шеи повязали мягкий широкий воротник круглой формы и жёлтого цвета. Что жёлтого, на чёрно-белой фотографии нельзя было видеть, но мама подтвердила спустя годы:

– Жёлтого. Была такая пелеринка, связанная из шёлковых ниток.

Платье было с карманчиками. На стриженую мою голову с трудом – мало волос – привязали бантик, да так неудачно, что он на фотографии получился в виде бугорка сбоку макушки. Потом, разглядывая эту фотографию, мои братья каждый раз говорили:

– Вот Люська. А на голове у неё шишка!

И меня эти слова сильно обижали, и каждый раз я капризно ныла:

– Мам! Ну, чё они смеются? Скажи им, что это не шишка, это – бантик!

А как получилась эта фотография, мне было совсем непонятно. Меня поставили на столик. Тётя-фотограф сказала, что из этого стеклянного глазочка на ящике в виде гармошки вылетит сейчас птичка. В это я поверить не могла, потому что глазок был стеклянный и без дырки – птичке оттуда никак не вылететь. Поэтому я получилась на фотокарточке с недоверчивым и испытующим взглядом. Мама моя недовольно сказала потом:

– Хоть бы улыбнулась! Смотрит букой.

А чего улыбаться, раз тётенька сказала неправду и никакая птичка не вылетела!

А теперь я иначе смотрю на это моё детское изображение.

С фотографии девчушечка-трёхлетка

Смотрит так, что душу мне прожгла.

– Ну-ка, бабушка, скажи, ответь-ка,

Как ты жизнь свою-то прожила?

Говорю девчушке я со вздохом:

– Ох, не спрашивай! Какое твоё дело?

Прожила я хорошо ли плохо,

Но жила на свете, как сумела.

Ты вот ничего пока не знаешь,

Как пойдёт твоя большая жизнь.

Ты мала, совсем не понимаешь,

Что во мне добро со злом сошлись.

Я жила, сама с собою споря,

Словно чувствуя твой чистый строгий взгляд,

Знала я и радости, и горе,

А теперь вот близок мой закат.

И душа моя порой мятётся:

Господи! Прости за всё меня!

Знаю, девонька, как жизнь твоя соткётся,

Потому что ты – ведь это я!

Человеческая жизнь – это даже совсем не малая планета. Это – космос. В ней много чего заложено, но реализуется у всех по-разному. И, к сожалению, далеко не в полной мере.

И кому-то нужно было, что я взяла и родилась? То есть вошла в большой мир, в котором уже обитает и живёт множество других людских существ, и моя дальнейшая судьба пересечётся со многими судьбами других.

Схема любой жизни в чём-то перекликается с макрокосмосом Вселенной. Сгусток праматерии. Большой взрыв. Рождение Вселенной. Её расширение.

И вот – Я. Вначале – зародыш, поселившийся в женской матке. Болтаюсь там, привязанная к матке пуповиной и через пуповину получающая от мамы всё необходимое для роста и поддержания жизни. Но все мои пращуры-предки своими генами уже живут во мне и предопределяют моё дальнейшее развитие.

Вначале я не похожа на человеческую особь. Головастик. Хорда вместо позвоночника. Жуть!

Серия превращений – и я готова к выходу в большой мир. Уже не зарождаюсь, а рождаюсь. Шок и стресс. И мой крик. То ли боль, то ли ужас. А-а-а! Куда это меня вынесло? Но мои лёгкие расправляются, я делаю вдох. И начинаю жить по-новому. Правда, не осознаю этого. Живу ощущениями.

Тепло. Сыта. Мне хорошо: сплю.

Холодно. Проголодалась. Мучают газы в животе. Плачу: дескать, эй, помогите мне!

Моя мама берёт меня на руки, я впиваюсь в сосок её груди. Чмокаю. Успокаиваюсь. Мне опять хорошо и спокойно.

И я – ужасная эгоистка. Мне нет дела до других. Мне надо, чтобы только мне было хорошо. Мой мир вначале ограничен кроваткой, материнскими руками. Смотрю на мир, как правило, снизу вверх. Говорят, в первые дни после рождения зрение у младенцев вообще перевёрнуто. И поскольку голова моя ещё не держится прочно на шее, я и не пытаюсь что-то видеть. Сейчас это не главное. Главное: есть, спать, какать и писать. Расти.

И я расту. По мере моего роста мир начинает мало-помалу раскрываться и расширяться. А я превращаюсь в неутомимую исследовательницу всего, что попадает в поле моего зрения. Мне интересно трогать разные предметы и тянуть их в рот, чтобы ощутить их вкус. Если нет подходящего предмета, годятся пальцы руки. Спустя какое-то время делаю открытие: можно и собственную ногу подтянуть ко рту и сосать пальцы на ноге.

Однако лежать и сосать пальцы становится уже скучным занятием. Я пытаюсь перевернуться на живот. Удаётся. Потом начинаю ползать. Пытаюсь встать на ноги. Надо же! Удаётся! Мама меня придерживает, и я прыгаю, как на пружинках. Развиваю мышцы ног.

И вот я пошла. Превратилась в человечка прямоходящего. О, какие возможности открываются для познания мира! Этот исследовательский интерес порою по недосмотру взрослых может обернуться бедой. Однажды, двухлетняя, я перевесилась через подоконник и чуть не выпала со второго этажа непряхинского дома. Чуть не выпала, потому что зацепилась платьем за большой гвоздь и повисла вниз головой. Мои братцы, один трёхлетний, другой пятилетний, игравшие поблизости, схватили меня за подол и за ноги и не дали выпасть. Дружным криком они привлекли внимание мамы, которая вышла на кухню. Я была спасена.

Мои братцы осознанно совершили подвиг. Они не были уже такими эгоистами, как я.

А когда я родилась и меня принесли из роддома, они поначалу встретили меня отнюдь не дружелюбно. Трёхлетний Герка заметил между мной и собой всего лишь одно отличие, но очень существенное на его взгляд. Он критически глянул на меня, голенькую, и спросил у бабушки:

– А