Молодой негодяй - Эдуард Вениаминович Лимонов

Секретарь обкома с горькой улыбкой сообщил друзьям, что, увы, отправиться с рыбаками на лов бычков в родное и мутное море секретаря обкома они не могут, поскольку бычки в этот год почему-то не пришли к берегам Азовского моря, и несчастным рыбакам пришлось ограничиться вылавливанием в море других пород рыб. Целью Сашкиной поездки, как обнаружилось, были именно бычки. С бычками, оказывается, происходили фантастические вещи. Бычки, оказывается, вымирали, как индейцы редких племен в Америке. Виноваты в этом, согласно секретарю обкома, были и план, требовавший от рыбаков вылавливать слишком много бычков каждый год, и осоление моря, и сами рыбаки, пользующиеся слишком мелкими сетями и многие годы вылавливавшие бычковый молодняк. Сашка записал горькие жалобы секретаря, они сходили в обкомовскую столовую, где откушали жареных бычков с желтым картофельным пюре, сняли номер в гостинице и взяли билеты на теплоход, идущий из Бердянска в Феодосию на следующее утро.

Азовское море маленькое, и посему, если в Азовском море случается буря, то корабль, находящийся в это время на его поверхности, швыряет, как игрушечную уточку, взятую ребенком в ванну. Через час после выхода из порта мутное Азовское засипело и заколебалось под теплоходом, Сашкой и Эдом. Бывший моряк обрадовался качке и отправился в ресторан выпить, оставив Эда в каюте. Помучившись немного, поэт-авангардист обнаружил, что он не подвержен морской болезни и вполне способен двигаться и соображать и вовсе не расположен блевать, как ему показалось в первые полчаса качки. Выбравшись в пустой ресторан, на стеклянные стены его набрасывалось с урчанием море, поэт-авангардист Сашки в нем не нашел. Официант сообщил ему, что его друг отправился пить коньяк в капитанскую каюту. «Товарищ капитан-инструктор пригласил вашего товарища», — сообщил официант. В голосе его звучало уважение.

Постучавшись в капитанскую каюту, поэт застал там краснолицего капитана и Сашку, распивающих коньяк с лимоном. Морские волки пригласили юного Рембо к столу, и он тоже выпил за пятибалльный, как оказалось, шторм, ревущий за иллюминаторами. Стало вдруг так темно, что пришлось включить свет. Уютно было пить коньяк и глядеть в сбесившееся месиво мутной воды за иллюминатором. В дополнение к плескам и всхлипам воды хлопали жестко неизвестные двери и люки и тесно шептался и поскрипывал переборками теплоход.

Капитан оказался капитаном дальнего плавания, по случаю ремонта его далекоплавающей посудины посаженным на азовский теплоход капитаном-инструктором и назначенным наблюдать за человеком, который в первый раз находился на территории Азовского моря в качестве капитана теплохода. Второй капитан был где-то на капитанском мостике или рядом с рулевым и очень волновался. Капитан-инструктор совсем не волновался, а пил коньяк и беседовал с Сашкой о Порт-Саиде, где они оба побывали, об Азорских островах и других чудесных местах, от одного звука имен которых у поэта-авангардиста сладко переворачивался в желудке коньяк вокруг лимона. Морские волки беседовали с пресыщенной ленью и снобизмом все в жизни повидавших морских волков, запросто обсуждали достоинства портов и борделей мира. Безукоризненно белая рубашка капитана, его галстук под черным кителем сообщали праздничность и вносили порядок даже в выпивку. И хотя авангардист уже побывал в крымах, кавказах и азиях, жажда путешествий и охота к перемене мест опять заворочалась в его душе. «Приеду в Харьков и сразу в Москву, — подумал он. — Бах ждет. Он уже в Москве…»

В Феодосии пахло рыбой, пыльные акации с корявыми телами толпились на каменистых улицах. Суп-харчо в ресторане им подали с плавающими в супе черными маслинами, и по маслинам, и по остроте супа поэт-авангардист вспомнил о близости Греции, всего лишь через Понт, о мраморных безголовых статуях, о том, что, может быть, такой суп хлебал Одиссей. В Феодосии, вытащив на улицу стулья, аборигены с потрескавшейся от солнца кожей сидели у своих дворов и разглядывали прохожих. Камни были в Феодосии каменные, а не те вовсе не каменные булыжники, какими вымощены харьковские мостовые… Во дворе дома, в котором они остановились на ночлег, запросто бродил павлин, а среди книг, обнаруженных Эдом в шкафу хозяйки, были романы Гамсуна и пара переводных Фрейдов.

В Алуште Сашка напился и подрался на танцплощадке. Он влез в окно маленькой гостиницы уже под утро, физиономия в синяках и ссадинах, и не раздеваясь уснул. Эд-авангардист, накануне вечером отказавшийся от похода на танцплощадку, укоризненно покачал головой, увидев старшего товарища в поврежденном виде, и презрительно вздохнул. В статуе кумира появилась еще одна трещина. Сашка проснулся только к полудню.

— В кого ты такой благоразумный, Эд? — сказал Сашка, лежа на спине и улыбаясь. — В папу? В маму? В Анну Моисеевну? Почему я тебя не послушал вчера? А теперь вот что будем делать?

Побив основательно бывшего моряка, местная молодежь, оказывается, не отказала себе в удовольствии опорожнить его карманы. Все Сашкины командировочные деньги исчезли.

— Никогда не держи все деньги в одном месте… — заметил опытный Эд.

Хорошо, что тоже опытная Анна заставила Эда взять с собой немного денег «на всякий пожарный случай». В Ялте они уже спали в комнате, где помещалось шесть коек и храпело еще четверо мужиков.

В Севастополе они пробыли несколько дней. Здесь обычно не высказывавший никаких желаний авангардист изъявил желание посетить развалины Херсонеса.

В Херсонесе поэт влез внутрь древней гробницы-пещерки, но обнаружил там только кучу свежего человеческого дерьма. Сашка улегся под теплой, защищенной от ветра стеной вздремнуть, а юный авангардист бродил в тщательно разрытых развалинах и пытался представить этот город живым, полным воинов, купцов, гладиаторов и женщин. Поверху ползли не останавливаясь мокрые, время от времени сочащиеся на землю быстрым дождем, протекающие весенние тучи. «Что такое годы? — размышлял юный авангардист, забравшись на скользкие отполированные камни древней крепостной стены и разглядывая низкие соленые воды, окружающие Херсонес большими мутными лужами. Козы паслись неподалеку, две черные и одна белая коза, на длинных грубых веревках, привязанных к вделанным в камень, может быть, древним, кольцам. — Что такое время? — думал поэт, обозревая коз и тучи. Сашка простонал во сне и, перевернувшись, накрыл нос шарфом. — Почему существуют „тогда“ и „сейчас“? И почему „тогда“ не может появиться хотя бы на некоторое время опять? В ворота крепости войдут, скрипя кожей, воины в колонне, заорут купцы, сойдутся в бою насмерть гладиаторы… Потому что „тогда“ умерло и разрушилось, исчезло из живых предметов? Значит, время и пространство — одно и то же? И разрушая вещи пространства, время разрушает самое себя?»

Проснулся Сашка. Привезший