У нас на Севере - Николай Васильевич Угловский

задушевных беседах, Клава все узнала и о Володе Шишкине, и о Мишке Чиркове, и о многих других знакомых Лены. В то же время, помня первый разговор на лугу, Лена почти ни о чем таком не расспрашивала Клаву и всячески подчеркивала, что ее откровенность — просто-напросто ее потребность, так уж она устроена. А Клава может молчать и таиться сколько ей угодно, это ее дело. Но Клаве становилось все труднее и труднее молчать. Ни работа, ни новые знакомые не могли заглушить тоски по дому, где остались самые дорогие для нее существа. Клава хотела было побывать в городе в прошлое воскресенье, но в субботу приехал главный зоотехник МТС (она сама его вызвала), и отлучиться не удалось. А потом навалилось столько забот, что об отлучке просто стыдно было и думать. И вот, волнуемая рассказами Лены, принимая близко к сердцу ее переживания, Клава все сильнее ощущала потребность высказаться самой, поделиться с подругой тем сокровенным, что уже давно просило выхода. Она не была вполне уверена, что Лена правильно поймет ее, но что Лена искренне посочувствует ей — в этом Клава не сомневалась. А разве этого мало? Но пока удобного момента не подвертывалось, и Клава молчала.

Она не без удивления заметила, что предупреждение правления — применить некоторые положения Устава к тем, кто систематически не выполняет минимума трудодней, — нарушило семейную идиллию Хватовых. Серафима Полиектовна была явно обеспокоена и даже отложила поездку в город, хотя в кладовке уже стояли корзины с разной огородной снедью, а полки ломились от банок со сметаной и творогом. На другой день, едва обрядившись, Серафима Полиектовна отправилась посоветоваться с нужными людьми, провожаемая приглушенной репликой дочери:

— Ну, пошла сарафанная почта…

Мать или не услышала этого напутствия, или не подала виду, что оно относится к ней, проворно спустилась с крыльца, вспомнила о чем-то и истово перекрестилась (Лена, наблюдавшая за матерью из окна, прыснула в занавеску), уже от калитки крикнула:

— Поросят не забудь прибрать, ветрогонка. Может, они уж колоду вверх дном опрокинули, поди, глянь.

— Ладно, — буркнула Лена.

Клава вышла из своей комнатки, спросила:

— Чего это мать не в духе? О чем вы давеча в сенях спорили?

— Перекинулись малость, — небрежно ответила Лена. — Я встала, смотрю, она огурцы пересчитывает. Говорю ей без всякой задней мысли: «Ты, мама, эти штучки оставь, а то живо прищемят. Иди лучше к бригадиру за нарядом». Ну, она и накинулась. Дескать, молода еще учить, сама знаю, для тебя же стараюсь, ну и так далее. Обозлилась страшно, а мне что? Не я ведь этот Устав придумала, общее собрание принимало. Хотела по-хорошему предупредить, а она раскричалась.

— Ты-то сама как считаешь — правильно это?

— Устав-то? Конечно, правильно. Моя бы власть, я бы давно этих околоколхозников, вроде моей мамаши, прищемила. А то какие же это порядки? Работать не работают, только воду мутят, а им все права и привилегии. Ведь знают же, черти, что без колхоза им не жизнь, а помочь не хотят. Ничего, сейчас засуетятся, как тараканы, Бескуров, видать, шутить с ними не будет.

— Думаю, что не будет, — подтвердила Клава.

Хотя Лене, прежде чем отправиться на работу, предстояло еще заглянуть в хлев, она не забыла покрутиться перед зеркалом, поправить волосы и одернуть кофточку. Затем она выпорхнула в сени, а Клава подумала: к чему могут привести эти ее стычки с матерью? Хотя Серафима Полиектовна души не чаяла в дочери, вряд ли она будет терпеть подобные уколы. Для кого она старается, в самом деле? Клава, неизвестно почему пользовавшаяся неограниченным доверием хозяйки, не раз слышала от нее жалобы на Лену: «Я для нее последние силы убиваю, а ей все трын-трава. Мне-то одной много ли надо?..» Действительно, после каждой поездки матери в город у Лены появлялись обновки. И хотя Лена явно не одобряла образа жизни матери, обновкам она радовалась не меньше, чем ребенок — новой игрушке. Раньше она говорила так: «Мне-то какое дело? Начальство мамаше в рот смотрит, а я что могу сделать? Словами ее не перевоспитаешь, да и не одна она такая, за всех разом надо браться». Теперь, когда начальство решило за них «взяться», Лена целиком была на его стороне. В конце концов, ей надоело выслушивать от людей разные упреки в адрес матери. Куда будет лучше, если она по-честному возьмется за работу в колхозе. Давно пора…

Обычно Клава и Лена почти не встречались днем, но сегодня, забежав на минутку перекусить, Клава застала подругу дома и в самом необычном состоянии. Она сидела на стуле с безвольно опущенными руками и отсутствующим взглядом смотрела в окно. Тетрадка с измятыми корочками сиротливо лежала на коленях. При звуке шагов Лена шевельнулась, безучастно взглянула на Клаву и вялым движением откинула со щеки прядь волос.

— Ты чего, Лена? — сразу встревожилась Клава. — Случилось что-нибудь?

Лена вздохнула, положила на спинку стула локоть и отвернулась. Тетрадка соскользнула с колен на пол.

— Почему ты молчишь? Не хочешь разговаривать? Ну и молчи. Пожалуйста!

Но Клава не могла уйти так, оставив подругу наедине со своими, как видно, невеселыми мыслями. К тому же ее разбирало любопытство.

— Так что же все-таки случилось, Леночка? — мягко спросила она, дотрагиваясь до ее плеча. — Почему ты такая расстроенная?

Лена подняла тетрадку, торопливо перелистала ее.

— Ничего не случилось, а вот… прочитай. — И она подала невероятно помятую, пахнущую землей и керосином бумажку. Плохо очиненным карандашом, без точек и запятых, в ней было написано:

«Можешь крутить с этим салажонком сколько угодно мне все равно и вообще безразлично пишу чтоб ты знала и зря не задавалась Володя».

Клава вопросительно посмотрела на Лену, не зная, что сказать. Та тоже подавленно молчала, однако через минуту ее словно прорвало, и она заговорила, глотая слова, перескакивая без видимой связи с одного на другое.

— Понимаешь, я хотела все это в шутку принять, а он сунул в руки записку, а сам до того презрительно на меня посмотрел — ну, я и обозлилась. Конечно, с Мишкой я дружила раньше, не отрицаю, но это же ничего не значит, а что Володька к своей Любке каждое воскресенье бегает — об этом все знают. Да и вообще — какое он имеет право? С кем хочу, с тем и буду дружить, пусть он не воображает. Вот нарочно о Мишкой гулять буду, а может, и замуж за него выйду…

— Ох, не выйдешь, — улыбнулась Клава.

— А вот и выйду! — упрямо повторила Лена. — Он меня вертихвосткой будет обзывать, а я терпеть стану? Не на таковскую