Война и мир. Том 1-2 - Лев Толстой

В Лысых Горах, имении князя Николая АндреевичаБолконского, ожидали с каждым днем приезда молодого князя Андрея с княгиней; ноожидание не нарушало стройного порядка, по которому шла жизнь в доме старогокнязя. Генерал-аншеф князь Николай Андреевич, по прозванию в обществе le roi dePrusse, [король прусский, ] с того времени, как при Павле был сослан в деревню,жил безвыездно в своих Лысых Горах с дочерью, княжною Марьей, и при нейкомпаньонкой, m-lle Bourienne. [мадмуазель Бурьен. ] И в новое царствование,хотя ему и был разрешен въезд в столицы, он также продолжал безвыездно жить вдеревне, говоря, что ежели кому его нужно, то тот и от Москвы полтораста верстдоедет до Лысых Гор, а что ему никого и ничего не нужно. Он говорил, что естьтолько два источника людских пороков: праздность и суеверие, и что есть толькодве добродетели: деятельность и ум. Он сам занимался воспитанием своей дочерии, чтобы развивать в ней обе главные добродетели, до двадцати лет давал ейуроки алгебры и геометрии и распределял всю ее жизнь в беспрерывных занятиях.Сам он постоянно был занят то писанием своих мемуаров, то выкладками из высшейматематики, то точением табакерок на станке, то работой в саду и наблюдениемнад постройками, которые не прекращались в его имении. Так как главное условиедля деятельности есть порядок, то и порядок в его образе жизни был доведен допоследней степени точности. Его выходы к столу совершались при одних и тех женеизменных условиях, и не только в один и тот же час, но и минуту. С людьми,окружавшими его, от дочери до слуг, князь был резок и неизменно-требователен, ипотому, не быв жестоким, он возбуждал к себе страх и почтительность, каких нелегко мог бы добиться самый жестокий человек. Несмотря на то, что он был вотставке и не имел теперь никакого значения в государственных делах, каждыйначальник той губернии, где было имение князя, считал своим долгом являться кнему и точно так же, как архитектор, садовник или княжна Марья, дожидалсяназначенного часа выхода князя в высокой официантской. И каждый в этойофициантской испытывал то же чувство почтительности и даже страха, в то времякак отворялась громадно-высокая дверь кабинета и показывалась в напудренномпарике невысокая фигурка старика, с маленькими сухими ручками и серыми висячимибровями, иногда, как он насупливался, застилавшими блеск умных и точно молодыхблестящих глаз.

В день приезда молодых, утром, по обыкновению,княжна Марья в урочный час входила для утреннего приветствия в официантскую исо страхом крестилась и читала внутренно молитву. Каждый день она входила икаждый день молилась о том, чтобы это ежедневное свидание сошло благополучно.

Сидевший в официантской пудреный старик-слугатихим движением встал и шопотом доложил: «Пожалуйте».

Из-за двери слышались равномерные звукистанка. Княжна робко потянула за легко и плавно отворяющуюся дверь иостановилась у входа. Князь работал за станком и, оглянувшись, продолжал своедело.

Огромный кабинет был наполнен вещами,очевидно, беспрестанно-употребляемыми. Большой стол, на котором лежали книги ипланы, высокие стеклянные шкафы библиотеки с ключами в дверцах, высокий столдля писания в стоячем положении, на котором лежала открытая тетрадь, токарныйстанок, с разложенными инструментами и с рассыпанными кругом стружками, — всёвыказывало постоянную, разнообразную и порядочную деятельность. По движениямнебольшой ноги, обутой в татарский, шитый серебром, сапожок, по твердомуналеганию жилистой, сухощавой руки видна была в князе еще упорная и многовыдерживающая сила свежей старости. Сделав несколько кругов, он снял ногу спедали станка, обтер стамеску, кинул ее в кожаный карман, приделанный к станку,и, подойдя к столу, подозвал дочь. Он никогда не благословлял своих детей итолько, подставив ей щетинистую, еще небритую нынче щеку, сказал, строго ивместе с тем внимательно-нежно оглядев ее:

— Здорова?… ну, так садись!

Он взял тетрадь геометрии, писанную его рукой,и подвинул ногой свое кресло.

— На завтра! — сказал он, быстро отыскиваястраницу и от параграфа до другого отмечая жестким ногтем.

Княжна пригнулась к столу над тетрадью.

— Постой, письмо тебе, — вдруг сказал старик,доставая из приделанного над столом кармана конверт, надписанный женскою рукой,и кидая его на стол.

Лицо княжны покрылось красными пятнами привиде письма. Она торопливо взяла его и пригнулась к нему.

— От Элоизы? — спросил князь, холодною улыбкойвыказывая еще крепкие и желтоватые зубы.

— Да, от Жюли, — сказала княжна, робковзглядывая и робко улыбаясь.

— Еще два письма пропущу, а третье прочту, —строго сказал князь, — боюсь, много вздору пишете. Третье прочту.

— Прочтите хоть это, mon pere, [батюшка, ] —отвечала княжна, краснея еще более и подавая ему письмо.

— Третье, я сказал, третье, — коротко крикнулкнязь, отталкивая письмо, и, облокотившись на стол, пододвинул тетрадь счертежами геометрии.