Пуп света - Венко Андоновский

«нерадивых» и «ленивых», любящих мир, которые могут утащить на дно таких, как Лела. И я решила в первый же удобный момент собрать вещи и уехать. И только я собралась встать и удалиться в свою комнату, как она провела пальцем по части, не подчеркнутой безумцем, которого я в тот момент ненавидела, как будто он украл что-то самое дорогое и самое моё.

— Читай, — сказала она.

И я прочитала: «Странничествуя, остерегайся праздно-скитающегося и сластолюбивого беса; ибо странничество дает ему повод искушать нас. Хорошо беспристрастие, а матерь его есть уклонение от мира. Устранившийся всего ради Господа не должен уже иметь никакой связи с миром, дабы не оказалось, что он скитается, потворствуя своим страстям. Устранившись мира, не прикасайся к нему более; ибо страсти могут возвратиться».

— Вот это и происходит с Мерсо. Он путешествует, чтобы удовлетворить свои страсти: поскольку он посторонний, брошенный в бессмысленный мир, он так легко может переспать с машинисткой и убить незнакомого человека, араба, который ничего плохого ему не сделал. А этот, читающий Лествичника, есть старец Зосима; он устраняется, потому что он со своим телом брошен в бессмысленный мир, а душа его жаждет смысла, который не на земле, а на небесах.

Меня как будто топором ударили. Было ясно, что она себя, после прочтения нескольких абзацев, подчёркнутых рукой этого абсолютно не знакомого ей идиота, увидела бесстрастным Зосимой, а меня — беспутной грешницей, машинисткой Мерсо. И его она, как и себя, видит старцем Зосимой. И во мне снова поднялся гнев: тот гнев, который я испытала, когда впервые прочитала Братьев Карамазовых и сказала ей, что мне кажется, что эта книга убивает жизнь того, кто хочет прожить её на полную катушку.

А потом она взяла с полки ещё одну «Лествицу» Иоанна Лествичника. Её экземпляр. Открыла его и протянула мне. В книге были подчёркнуты те же места, что и у него!

— Это мой графитный возлюбленный — сказала она и запрыгала, воздев руки вверх.

В этот момент зазвонил её мобильный телефон. Это был диспетчер с вокзала. Он сказал, чтобы она не пугалась, что ничего страшного не произошло, но что рядом с ним сидит мальчик, который сказал, что его зовут Филипп. Диспетчер также сообщил, что мальчик целый час просидел в зале ожидания вокзала, и это вызвало у него подозрение, поскольку ни одного поезда в расписании не было. Он привёл ребёнка к себе в кабинет и узнал от него этот номер телефона. Лела сказала, что сейчас же приедет. Но многословный диспетчер явно хотел пообщаться ещё (он говорил так громко, что я тоже его слышала, как будто он был в комнате), и сказал, что видел мальчика раньше, что заметил, что тот часто приходит на вокзал и часами сидит на скамейке. Иногда выходит и на платформу, крутится снаружи. И ещё рассказал ей, что некоторые машинисты тоже знают его и утверждают, что частенько видят его у железной дороги, рядом со шлагбаумом, что напротив церкви на въезде в город. Сказал ей, что это нехороший знак, что у машинистов есть опыт в таких вещах, и что, конечно, не дай Бог, но потенциальные самоубийцы часто околачиваются там, где потом… Я видела, что ей не хотелось продолжать разговор при мне, так что я придумала, что мне нужно в туалет, чтобы уйти и оставить её одну. Я не знаю, что она обсуждала с железнодорожником после этого, но зато вижу, что с Филиппом дела обстоят хуже некуда. Ребёнок убегает из детского сада и, следуя своим навязчивым идеям, оказывается либо в церкви, где якобы рисуют какие-то фрески, либо на железной дороге, проходящей мимо церкви, а потом идёт дальше по шпалам до вокзала и сидит там, как сказал диспетчер.

Прошло уже довольно много времени после того, как она закончила говорить, так что я спустила воду в пустом унитазе и, наконец, вышла. И когда я вышла, то, понимая, что говорить что-либо о Филиппе не следует, я воспользовалась единственным моментом, когда я могла спросить то, о чём из приличия должна была спросить в первый же день по приезду. Я сказала: «Он ушёл от тебя к другой?» А она, совершенно сбитая с толку (она ожидала всего, только не этого), сказала: «Да». — Они уехали на машине или улетели на самолёте? — спросила я, заставив её задуматься о смысле моего вопроса; а поскольку я знала её очень хорошо, то понимала, почему она задумалась, ведь если она ответит «на самолёте», то признает, что он уехал очень далеко и не вернётся никогда; если ответит «на машине», значит уехал куда-то поближе, откуда есть возможность вернуться. Она посмотрела на меня, совершенно ничего не понимая, как боксёр в нокдауне, и по выражению ее лица я поняла, что мне удалось затащить её туда, где ей пришлось отключить самоцензуру: «поездом», — произнесла она. Теперь мне стало ясно, что Филипп делал на вокзале.

Она взяла ключи от «жука» и ушла, чтобы привезти Филиппа домой.

ЛЕЛА

Филипп не говорит, почему он ушёл из дома, не сказав мне. И почему пошёл на вокзал.

— Разве тебе больше нравится сидеть на вокзале, чем играть в компьютер? — спросила я его, хотя и понимала, что он вряд ли ответит на этот вопрос. Мальчик просто молчал. Кажется, я увидела слёзы у него в глазах. Он такой же, как я. Когда мне хотелось плакать, я не роняла ни слезинки. Отец говорил, что я плачу внутри, что у меня плачет душа. Что у меня есть способность повернуть поток слёз по глазному каналу вспять, чтобы они капали в сердце, а не на землю. Я всегда отличалась от других детей. Другие плакали внешне, и им становилось легче.

Потом я пошла к Марчелло; сегодняшний горох был готов: он ел одно и то же три раза в неделю. Он открыл дверь, взял кастрюлю и очень-очень благодарил. Когда я собралась уходить, он сказал, добавив терзаний моим и без того ослабленным нервам:

— Госпожа Лела, я должен вам сказать. Каждый день я хожу на тренировки. Спортивный зал находится позади церкви. И я иду сто метров по железнодорожным путям, чтобы не идти длинной дорогой вокруг церкви. И я часто вижу, как Филипп шагает по железной дороге. Он ребёнок, ему нельзя одному ходить по шпалам, мне, взрослому, можно. И я встретил его вчера на железной дороге и взял его за руку. Я должен был сказать вам, чтобы не дай Бог не дошло до гороха, до