Как читать книги? - Вирджиния Вулф

профессии, скажем моряков: она с таким пиететом относится к делу, которому они служат, что стесняется направлять против них свое главное оружие – стрелы иронии, и в итоге впадает или в славословие, или в скучный пересказ. Впрочем, такое случается редко: большей частью ее отношение заставляет вспомнить крик души дамы, пожелавшей остаться неизвестной: «…хоть кого напугает, когда она подденет тебя на странице, выведя в образе какого-то смешного персонажа!» Джейн Остен не занимается перевоспитанием, она никому не мстит на странице – она просто молча всматривается в лица, и от этого делается по-настоящему страшно. Она выводит на сцену одного за другим своих «героев» – шутов, ханжей, бонвиванов: всех этих господ коллинзов, сэров уолтеров эллиотов, матрон беннетт; молча рассаживает их по местам, а потом хлесткими фразами начинает их одного за другим припечатывать, и они застывают, будто пригвожденные к месту: человеческие типажи, эмблемы, символы. Их не осуждают, не оправдывают, не милуют: их просто уничтожают одной убийственной репликой. Так она расправляется с Джулией и Марией Бертрам – от них остается пустое место; с леди же Бертрам она поступает по-другому: о той просто забывают, и она остается вечной тенью, «сюсюкающей над своим мопсом, который то и дело норовит испортить цветочную клумбу»18. Каждому воздается по заслугам. Взять д-ра Гранта – начинал за здравие, кончил за упокой: любитель нежной гусятины «не перенес апоплексического удара, наступившего вследствие трех обильнейших званых обедов в течение одной недели»19. Иной раз кажется, герои Остен появляются на свет только для того, чтобы доставить своей создательнице удовольствие аккуратненько их обезглавить. Она и вправду довольна; оглядывает с удовлетворением дело рук своих: ни убавить ни прибавить – всё на месте, всё целесообразно в этом восхитительнейшем из миров.

Нам тоже нечего добавить: даже если бы мы и захотели из чувства оскорбленного достоинства или по соображениям нравственной справедливости попытаться исправить свет, погрязший во лжи, глупости, низости, нам эта задача оказалась бы не по плечу. Люди таковы, каковы они есть: в пятнадцать лет Джейн Остен об этом прекрасно знала, а став зрелой писательницей, она это еще и доказала. Леди Бертрам не умирают: и сегодня, в эту самую минуту, какая-нибудь леди Бертрам трясется над своей клумбой, пытаясь согнать с нее собачку; в итоге Чэпмен, которую она посылает-таки помочь мисс Фанни, приходит слишком поздно. Оцените, как точно расставлены акценты; как уместна саркастическая нота, притом что мы ее почти не замечаем. Человеческая мелочность никак не педалируется, ненависти, кажется, и следа нет – ничто не отвлекает нас от вдумчивого чтения. Странным образом удовольствие мешается с иронией: они, конечно, чудаки, – думаем мы о героях Остен, – но сердиться на них невозможно.

На самом деле, то, что нам кажется игрой – желанием уйти от прямого ответа, складывается из многих, очень многих разных посылок, уравновесить которые дано лишь редкому таланту. Остроумие у Джейн Остен всегда сочетается с безупречным чувством меры: если у нее появляется шут, так это настоящий шут гороховый; появляется сноб – так это точно сноб, и причина здесь одна: писательница настолько ясно представляет, что такое разум и здравый смысл, что любое отклонение от образца ею безошибочно определяется и передается читателю, пусть даже в комической форме. Никогда еще романисту не удавалось так здорово применить на практике точное представление о человеческих ценностях – в полной мере это удалось только Остен. Ее внутренний камертон настолько чист и точен, вкус ее столь безупречен, нравственное чувство настолько сурово, что для нее, кажется, не составляет никакого труда высвечивать малейшие отклонения человеческого духа от идеалов доброты, правды, искренности, причем делает она это без всякого морализаторства, на радость читателю. Именно таким способом рисует она барышень типа Мэри Крофорд – со всеми их достоинствами и недостатками. Спокойно слушает, как Мэри честит на все корки священников, мечтает вслух о титуле баронессы с десятитысячным годовым доходом, а потом вставляет негромким голосом меткую реплику, и все радужные мечты барышни лопаются как мыльный пузырь. Картина получается объемной, глубокой и сложной: в такой многозначности есть своя красота и особая царственная сила, которые не только не противоречат остроумию писательницы, но и составляют с ним единое целое. Впервые Джейн Остен приоткрыла свое тайное могущество в «Уотсонах»: то-то, читая роман, мы все время удивлялись, почему обыкновенное проявление доброты обретает под ее пером такой глубокий смысл. Постепенно она в совершенстве овладела искусством многозначности и в своих лучших произведениях пользуется им просто мастерски. Взять любой ее зрелый роман: ничего особенного не происходит, все как всегда – обыкновенный день в Нортгемптоншире, унылый молодой человек поднимается по лестнице вместе с хрупкой на вид молодой женщиной – каждый идет к себе переодеться к обеду; они говорят друг другу какие-то слова на глазах у снующих туда-сюда служанок. Только отчего-то вдруг эти малозначащие, вроде бы дежурные фразы наполняются глубоким смыслом, и мгновение это становится для обоих самым памятным в жизни. Вот оно – блеснуло, ожило, засияло – дрожит перед тобой влажное, чистое… Прошла служанка, и нет ничего: наполненная до краев чаша, в которой, как в капле воды, сошлось все счастье мира, качнулась и потекла дальше своим ходом привычная, ничем не примечательная жизнь.

Так спрашивается: если Джейн Остен умела с такой проникновенностью и глубиной писать о житейских мелочах вроде провинциального бала, пикника и званого обеда, разве этого было мало? Она и не думала соблазняться «предложениями изменить свою писательскую манеру»20, которые поступали ей от принца-регента или м-ра Кларка. Она прекрасно знала: чтобы высветить суть происходящего на лестнице в провинциальном доме так, как она это видела, ей совсем не нужны ни любовный или авантюрный романы, ни политические сплетни или интриги. В лице Джейн Остен принцу-регенту и хранителю его библиотеки попался очень крепкий орешек: все их благие намерения обламывались о ее нравственную неподкупность – ничто не могло поколебать ее внутреннюю убежденность в своей писательской правоте. Как пятнадцатилетним подростком она попробовала писать отточенными фразами, так она и продолжала писать всю жизнь, и принц-регент и хранитель королевской библиотеки тут ни при чем: писала-то она не для них, а для широкого читателя. Она хорошо знала свои сильные стороны и точно представляла материал, который позволил бы ей развернуться и показать, как говорится, товар лицом, а мастер она была наитребовательнейший. За некоторые темы она никогда не взялась бы, поскольку они выходили за рамки знакомого ей материала; иные переживания приводили ее в замешательство, она не знала, как их подать, как к ним подступиться. Так, ей совсем