Шанхай - Риити Ёкомицу

На изумленном лице Цюлань проступили морщинки нежности. В уголках губ судорожно дрогнули остатки прежней страсти. Она подошла к Санки и снова его поцеловала, закрыв глаза, пряча за ресницами свое возбуждение. Но он, целуя губы Цюлань, почувствовал не столько ее любовь, сколько презрение. Он пробормотал:

– Не думайте обо мне. У вас есть дела поважнее – ваш Китай.

– Все-таки вы – нигилист. Если следовать тому, что вы говорили тогда в ресторане, мы должны испытывать только пораженческие настроения.

– Я вовсе не собираюсь вас унизить. Просто случайно мы оказались рядом в одном и том же месте в одно и то же время – и только. Возможно, для вас это – несчастье, для меня – счастье, но я ни на что не надеюсь. Пожалуйста, уходите. – И Санки открыл дверь.

– Вы гоните меня? Едва ли у нас получится встретиться вновь. – Цюлань заметно колебалась, не решаясь просто взять и уйти.

– Прощайте.

– Ладно, но прежде чем расстаться, я хочу узнать ваше имя. Я до сих пор не знаю, как вас зовут!

– Да. – Санки нахмурился и на какое-то время замолчал. – Тут я оплошал, но не будем об этом. Довольно и того, что я знаю ваше. Давайте так и оставим.

– Нет! Завтра наверняка снова начнутся уличные бои. Если мне суждено погибнуть, я хотела бы перед смертью вспомнить ваше имя и поблагодарить вас.

Санки не смог смириться с охватившей его грустью и разом подавил в себе это чувство, словно резко захлопнул веер. Он подтолкнул Цюлань к выходу.

– Уходите же.

– Ухожу. Но знайте же, я приду сюда вечером, после совещания! До свидания.

Оставшись в комнате, Санки невольно прислушался к удаляющимся шагам Цюлань и опять сник.

35

На следующий после уличных столкновений день в городе водоворотом закружились слухи. На столбах у домов тех иностранцев, над которыми собирались учинить расправу, появились пометки мелом. В фабричном управлении ожидали массовую атаку в ответ на стрельбу и раздавали распоряжения интернациональным добровольческим отрядам. Главные улицы города перекрыла полиция. В окружении растекающейся в разные стороны кавалерии ползли броневики. Автомобили с добровольцами, с женщинами-иностранками за рулем, громкие приказы пулеметчикам, – город стал совершенно неузнаваем. Полицейские с пистолетами в руках вклинились в гудящую толпу и, словно вскрыв орех, выдернули из нее русского агитатора-коммуниста. На перекрестках люди, сменяя друг друга, выступали с речами против иностранцев. Толпа, просочившись между обнаженными саблями полицейских, заполнила все пространство вокруг. Конная полиция, размахивая плетками, пыталась ее разогнать. Но толпа лишь хохотала, все разрастаясь и разрастаясь.

Прошлой ночью Санки почти не удалось сомкнуть глаз. Он бродил по улицам и переулкам, обрядившись в китайское платье. Уже равнодушный к происходящему в городе, будто смотрел странный кинофильм, Санки прислушивался к велению своего сердца. Внезапно вокруг него поднялся шум, и на улицу выполз забрызганный кровью трамвай с выбитыми окнами. Он проехал дальше, и Санки понял, что где-то за углом развернулось сражение.

Кто же он такой? Сколько же раз ему напоминали, что он японец? Он чувствовал уже вплотную подступившую угрозу, видел в окружающей его толпе стаю диких зверей, ощеривших клыки, – и благодаря этой опасности, грозящей его жизни, он понял, что его собственное тело – зримое воплощение Японии. Санки размышлял о своем появлении на свет и в то же время осознавал себя шагающим по улице. Несомненно, с самого рождения и по сей миг его тело принадлежит Японии, и, вероятно, будет принадлежать всегда. А его разум, вопреки телу, сможет ли забыть о родине? Ведь Санки не в силах противостоять окружающему миру, который вынуждает его чувствовать себя японцем, а значит, не разумом, а каждой порой своего тела надо сопротивляться ему, а вслед за тем и душа вступит в борьбу.

На улицах повсюду сверкало оружие, и Санки заметил, что толпа все сильнее возбуждается от этого блеска. Люди в стальном потоке пулеметов и обнаженных сабель потеряли индивидуальность, и толпа свирепела, разбухая все больше и больше от каждой утраты. Санки поймал себя на мысли, что готов без промедления расстаться с жизнью. Родина хочет этого. Смерть японца спровоцирует скорейшее вмешательство Японии в здешние дела, но должен ли он по собственной воле совершить самоубийство, или его вынудят сделать это? Откуда такие мрачные мысли? Почему он должен следовать чьим-то желаниям? Он хочет мыслить самостоятельно! Хотя что тут думать, нужно просто покончить с собой. Он уже прогнил до глубины души от одиночества.

Словно вторя его скрытому желанию, за каждым углом затаились начиненные порохом ружья. Толпа, изрыгая проклятия в адрес иностранцев, рывками двигалась в сторону фабричного управления. Из брандспойтов, выстроившихся, как пчелиные ульи, по обеим сторонам улицы, в толпу ударила вода. Это стремительное извержение вбило кляп в разинутые рты, из гущи беспорядочно падающих людей полетели камни. Сдерживаемая полицией группа протестующих, услышав шум, хлынула к месту событий.

Держась в стороне от этого необъятного скопища людей, Санки понял, что вновь, как вчера, отыскивает глазами фигуру Цюлань, цепляясь взглядом за мелькавшие тут и там серьги в ушах женщин. Он пристально смотрел перед собой на разломы в толпе, разбиваемой водой и тут же смыкающей ряды, видел, как падают, накренившись, знамена, но среди летящих камней ловил глазами блеск женских украшений. Как и вчера перед встречей с Цюлань, его охватило смятение, сердце забилось сильнее: он решил, что вот сейчас вместе с водой из брандспойтов в толпу полетят пули. Если прогремит хоть один выстрел, невозможно даже предположить, что начнется в городе и за его пределами. В этот момент авангард, теснимый распирающей силой задних рядов, налег на плотные ряды пожарных и смял их. Прозвучал приказ открыть огонь, и раздались выстрелы.

На Санки обрушилась мощь разбегающейся толпы и потащила в противоположную сторону, закружив в водовороте всех, кто был на улице. Этот поток преградил путь трамваю, забросал камнями магазины иностранцев по обеим сторонам дороги и, растекаясь по улицам во все стороны, руками бунтовщиков вымывал из лавок товары.

Перед Санки толпа остановилась. Из нее протянулись руки, схватили какого-то китайца и принялись избивать его, обзывая собакой. Толпа орала, не переставая, до тех пор, пока эту «собаку» не разорвали в клочья. Оторванными руками размахивали над собой идущие впереди, двигаясь по одной улице, а ноги перемещались с оставшейся частью толпы, направляясь к другой. На втором этаже здания метались в окне, обнявшись, японские танцовщицы, и именно в это окно полетел град камней.

К толпе поскакала конная полиция. Вслед за ней выполз, царапая углы домов, новенький