Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

A про нее в то же время зашла речь между хозяйкой и гостьей. Он стал прислушиваться.

– Qui est cette jeune personne9? – пожелала узнать г-жа Ранцова, обратившая тотчас же внимание на необычайную наружность той, которая занимала самого его в эту минуту.

– А это племянница моя родная, брата моего покойного дочь, сирота, княжна Кубенская.

– Она точно 10-une jeune reine, – молвила улыбаясь петербургская барыня, – между этими двумя колоннами, dominant l’alentour-10, серьезная такая, важная…

– Д-да, – не сейчас и сквозь зубы молвила на это Марья Яковлевна, – царицей себя держит… Привыкла!.. Про брата моего, князя Никиту Яковлевича, верно, слышали? – спросила она через миг.

– Он в Сибири генерал-губернатором был?

– Пятнадцать лет целых царствовал там… Она там и родилась… С женой он всего только два года прожил, умерла она, оставя ему эту девочку… Как выросла, так у него и принимала, и всем домом, почитай, всем краем ворочала, когда он болеть там стал…

– Ах, Боже мой, – воскликнула Ольга Елпидифоровна, – я теперь вспоминаю: я их видела в Баден-Бадене тому два года.

– Да, ноги отнялись у него, он тогда должность оставил и поехал с нею за границу.

– Я встречала их там в allée de Lichtenthal11, всегда вдвоем; его возили в колясочке, a она рядом идет в широкой соломенной шляпе… Я бы ее, впрочем, не узнала… Они ни с кем там не знакомились, ни у кого не бывали…

Марья Яковлевна только головой качнула.

– Давно она у вас живет? – вмешался в разговор Троекуров.

– Да вот, как брат помер. Я сейчас же ей написала… Куда ж ей было, окромя как к тетке родной! Привезла ее мне тогда швейцарка, компаньонка; второй год с тех пор пошел…

– Отец оставил ей состояние? – спросила довольно безцеремонно Ранцова.

Марья Яковлевна пожала плечами:

– Монеты какие-то да камни; охотник был до них покойный. A окромя этого хлама ни гроша медного. Все там в Сибири прожил… Положил ей Государь две тысячи пенсии в год до замужества, да единовременно три тысячи из кабинета ей прислали: вот и все наследство у нее!..

– Познакомьте меня пожалуйста с ней, chère madame!

– Ах, виновата, я вам не представила… Кира! – громко крикнула г-жа Лукоянова.

Девушка приподняла голову от канвы и медленно обернула ее на тетку. Ноздри ее словно оскорбленно дрогнули и расширились…

– Что вам угодно? – произнесла она своим отчетливым голосом.

– Поди сюда, я хочу тебя представить madame Ranzof…

Ольга Елпидифоровна вскочила с места:

– Ne vous dérangez pas, princesse12! Позвольте мне поглядеть на вашу работу…

Она подбежала к пяльцам, схватила и стиснула руку Киры и заговорила о том, что она два года тому назад «любовалась ею» в Бадене, но что княжна, верно, и не заметила ее, a она так рада теперь, так рада случаю познакомиться с нею…

Зеленые глаза княжны пристально остановились на расточительнице этих любезных слов:

– Благодарю вас, – промолвила она, – но знакомство со мною никому не может доставить удовольствия.

– Это почему? – воскликнула наша барыня.

Что-то вроде улыбки сложилось на характерных устах Киры.

– Почему? – повторила она. – Потому, что я дикая.

Ta сочла долгом рассмеяться:

– Вы, то есть, хотите сказать, что вы дичитесь нас грешных? Это совсем другое дело. И я позволю себе спросить вас тогда, за что такая немилость?

– Я говорю то, что говорю, – отвечала протяжно на это девушка.

– Из чего же вы заключаете то, в чем вы никогда не уверите меня? – продолжала все с тою же любезностью ее собеседница.

– Я себя знаю, a вы меня не знаете.

«Да, с нею трудно!» – подумала Ольга Елпидифоровна. Она наклонилась к пяльцам и спросила:

– Кому вышиваете вы этот прелестный ковер?

– На могилу на одну, – отвечала, помолчав и видимо нехотя, Кира.

«Ah, mais cela devient lugubre a la fin13!» – сказала себе на этот раз по-французски Ранцова и, прищурившись, оглянулась кругом, ища, с кем бы можно было завести более приятного рода беседу… Александра Павловна разговаривала стоя с Веретеньевым у фортепиано, приставленного к одному из простенков залы; она направилась к ним.

– Аппробую14! – сказал с ликованием в чертах Овцын княжне, как только та удалилась.

– Что? – спросила она, продевая иглою снизу вверх.

– А то, что без буржуазной ипокризии15 вы прямо заявили ей свои убеждения.

– Какие убеждения? – словно уронила Кира.

– Вы ей честно на ее бессмысленное светское кудахтанье ответили, что вы «дикая».

– Так что же? – спросили поднявшиеся на Овцына глаза княжны.

– Вы ей сказали этим, – пояснил он, – что вы презираете те искусственные, нелепые условия, которыми до сих пор определялась жизнь людей в обществе, и не хотите признавать ничего, кроме естественных, нормальных потребностей человека.

Она не отвечала сразу.

– Я терпеть не могу фамильярности, – вымолвила она наконец и опять замолкла.

Фифенька говорил тем временем Александре Павловне:

– Я к вам чай пить приехал до клуба. 16-Pourquoi pas до сих пор?.. Вот и déesse-16 моя тоже хочет.

Он подбежал к подходившей петербургской барыне:

– 17-N’est – ce pas, vous buverez московского чайку?..

Он взял ее руку, повернул ее ладонью вверх и приложился губами к голому местечку между перчаткой и рукавчиком.

– Ну, что Наташанцев, Bazancourt, Chou-Pail? У ваших ног toujours? Люблю! Всем tête tourne, a сама ничего… N’est-ce pas-17, ничего? Молодец déesse!..

В дверях залы появился старик-буфетчик, в сюртуке, но в белом галстуке и нитяных перчатках наруках.

– Чай готов, пойдемте! – громко сказала Александра Павловна.

Она нетерпеливо ждала этой минуты, когда наконец представится ей возможность поговорить с Троекуровым.

Все поднялись и потянулись в столовую.

В дверях Сашенька обернулась, отыскивая глазами Лизавету Ивановну.

– Куда вы, куда, голубушка? – вскликнула она, увидав, что та улепетывает на неслышных своих ножках в противоположную дверь залы, и побежала за нею.

– Нет, нет, ангел мой, – залепетала маленькая особа, – оставьте!.. Народу у вас сегодня, чужие все… Сами знаете, на что я им, да и боязно как-то. Я к нянюшке, к Глафире Савельевне, мы уж завсегда, как гости, чай пьем вместе… A в спаленку к вам, как придете, можно? – спросила она тут же с какою-то робкою и вместе с тем проницательно нежною интонацией в голосе, подымая на девушку вопросительные глаза.

– Непременно приходите, непременно! – и Сашенька с мгновенным порывом закинула ей обе руки за шею. – Я все вам, душечка Лизавета Ивановна, все расскажу, – прошептала она ей на ухо, крепко поцеловала ее в щеку и побежала назад.

Троекуров, пропустив всех вперед, поджидал ее у дверей. Он со своего места все видел.

– Скажите, – сказал он, глядя