Невьянская башня - Алексей Викторович Иванов

* * * * *

Рассерженный разговором с Васькой, Акинфий Никитич потребовал кошёвку и вместе с Артамоном поехал на Быньговский завод. Невьяна вышла проводить, но Акинфий не оглянулся на неё и не помахал рукой.

Уже сгущался вечер. Башня ярко покраснела. По лестнице крыльца там бегали растрёпанные солдаты, что-то таскали туда и обратно. Невьяна увидела, что к башне шагает Савватий. Наверное, идёт заводить куранты.

Савватий и вправду направлялся на звонницу. Подобно домне, часы не признавали божьих правил о буднях и праздниках, о трудах и отдыхе. Они даже смерти не признавали: когда Савватий умрёт, их будет заводить кто-то другой. Часам нельзя останавливаться, иначе в них не будет смысла.

Савватий думал об этом, поднимаясь с яруса на ярус, выше и выше. Бог создал всё, но создал так, чтобы работало само собой, без него. Божий мир — бесконечная машина. В действие её приводят силы стихий: течение вольных вод, полёт ветров, тяжесть земли и преображающий жар пламени. А мастер — он как бы малый бог. В бесконечной машине большого бога он отыскивает пригодное место и встраивает в него свою малую машину: плотину с прудом или доменную печь, водяную мельницу или паруса корабля… Но опасность в том, что малый бог, пускай и созидатель, уже богоборец. Уже язычник…

Савватий крутил рокочущий ворот курантов, наматывая на дубовый вал длинную цепь с гирей на конце, и не услышал скрипа ступеней под ногами Невьяны. Невьяна появилась будто видение, будто напоминание о чём-то потерянном — о большом боге для мастера или о любви, что ускользнула из судьбы, как рыба из невода. Восьмигранную часовую палатку с круговыми окнами закат залил странным и тревожным светом: малиновое зарево угасающего дня смешалось с синевой подступающей ночи.

— Ещё не бывала здесь, — оглядываясь, произнесла Невьяна.

Не отвечая, Савватий продолжал крутить рукоять.

Невьяна тихо прошлась по часовой палатке, рассматривая механизм курантов, гибко наклонилась под осью, протянутой к бланциферной доске.

— Хочу попросить тебя, — наконец сказала она, — не выдавай никому, что это ты давеча раскольников из каземата освободил. Не выдавай, что был там в ту ночь. Я на себя взяла вину перед Акинфием Никитичем и Семёновым.

Вал погромыхивал, чуть звенела цепь, пощёлкивала шестерёнка.

— А в чём причина? — спросил Савватий.

Невьяна встала у заиндевелого окна, подышала на стекло и протёрла маленькое прозрачное глядельце, пылающее от солнца.

— Не надо Акинфию Никитичу знать, что мы виделись ночью и тайком.

Савватий смотрел на Невьяну с печалью и нежностью. Невьяна не оборачивалась. Она сказала всё, ради чего пробралась сюда, на башню, но почему-то не уходила. И оба они молчали, словно предпочли просто переждать то время, которое люди обычно переводят в пустые слова.

— Присядь, — предложил Савватий.

Невьяна поколебалась, но присела на скамеечку. Савватий снял рычаг, убрал его за механизм часов и принялся растирать замёрзшие ладони. Он понимал, что ему не следует разговаривать с Невьяной — зацепит душу, куда-то потащит, разорвёт жизнь… Но что ему эта жизнь? В ней нечего беречь.

— Ты счастлива, Невьянушка?

Невьяна подняла глаза, изучая Савватия. Она уже разузнала, что с ним произошло, а ей хотелось увидеть, каким он стал. Там, у костра, в котором сгорели два солдата, она встретила совсем не такого Савватия, какого себе вообразила. Не сломленного своей бедой, не смирившегося с поражением.

— Я счастлива, — ответила Невьяна.

Савватий грустно усмехнулся:

— Зачем же тогда ты здесь?

И вправду — зачем? Ежели она верит в своё счастье, то зачем скрывать случайную встречу, принимая на себя чужое преступление?

Душу Невьяны резануло гневом и досадой. Савватий всегда был умным и чутким, так какого чёрта она решила, что сможет что-то спрятать от него? Невьяна вздохнула и поднялась со скамейки, намереваясь уйти.

— Не убегай, — сказал Савватий. — Один раз мы уже убежали друг от друга, и к добру ли то привело?

Невьяна помедлила и жёстко отсекла:

— Прежнего не вернуть, даже если сейчас не сбегу.

Окна, обращённые к закату, прощально и густо багровели, а на синих стёклах с другой стороны лунный свет уже обрисовал завитки изморози. В непрочной тишине башни звучно цокали куранты, отсчитывая время.

— Прежнего не вернуть, — согласился Савватий. — Но чем дальше, тем больше я жалею, что вот так всё получилось…

Невьяна нахмурилась, сгоняя с лица недоброе, нехорошее удовольствие. Жизнь отомстила Савватию — и поделом ему.

Савватий заметил её затаённое торжество, но это не обидело его и не огорчило: так уж устроены люди, ничего не поделать. И он заслужил, чтобы его невзгоды порадовали Невьяну. Он обманул её надежды… А ведь Невьяна любила его очень сильно, потому и ушла не к Лепестинье, которая спасала опороченных девок, а к Демидову. Столь злое пренебрежение девичьей честью возмутило весь Невьянск. Но Невьяне надо было наказать Савватия. И ежели потом Акинфий Никитич занял место в её сердце — что ж, значит, судьба. А печаль в том, что любовь к Демидову ничего не исправила. Раненая душа у Невьяны так и не выболела, и Савватий всё равно не обрёл утешения.

— Ты рвался первым мастером стать и приказчиком на заводе, — сказала Невьяна. — А со мной надобно было бросить завод. И ты бросил меня.

— В приказчики я никогда не целил, — мягко возразил Савватий. — А первым мастером — ну кто ж того не желает?

Он стал главным механиком на демидовских заводах, это верно. Однако не первым мастером. Первым мастером был Леонтий Злобин, придумавший прочные плотины, а скоро будет Гриша Махотин, придумавший Царь-домну. Савватий же сполна постиг премудрости механического ремесла, но ничего особенного не создал. Зато научился понимать завод. И заплатил за науку.

— Давай я тебе покажу, Невьянушка…

Он еле отодрал от косяка примёрзшую дверку на галдарею. Хлынул холод, и в сумерках часовой палаты сразу заклубился снежный пар. Савватий шагнул наружу, в снег. Невьяна с сомнением замерла на пороге.

Завод раскинулся внизу громадами своих сооружений: они угловато тонули в темноте за плотиной, однако луна ярко высвечивала белые скаты их крыш и трубы. Окна горели только на бессонной доменной фабрике.

— Смотри… Вот была речка Невья, — Савватий провёл рукой, показывая течение речки. — Её пересекли плотиной. Выше плотины разлился пруд, ниже плотины построили завод… Речка с плотиной — это крест. Знак жертвы. И всё вокруг принесено заводу в жертву, ведь жизнь у нас — ради завода. И тобой я тоже ради него пожертвовал.

Невьяна молчала. Савватия, объясняющего мир, она и полюбила.

— Я бы принял это, Невьянушка. Отрекаются же монахи от всего… Но завод — не монастырь. Завод основан на работе, а работа есть преображение силы. Какая же тут сила? Не божья воля, нет. Завод в общий узел завязывает воду из пруда, воздух из мехов, землю — руду, и огонь. Четыре стихии. А стихии — это язычество. Не напрасно же вогуличам в заводском деле чудится камлание. Завод кудесит со стихиями — камлает. И мы все тут камлаем, сами того не ведая. Не богу служим, а заводу. Мы ему себя по своей воле в жертву приносим, как те люди, что по зову демона в костёр кидаются.

Савватий снова с болью обвёл взглядом и завод, и Невьянск, и Лебяжью гору, и чёрно-искристое небо с луной и созвездиями. Он всё понимал про завод. Понимал, что завод подчиняет вольные души своих людей. Но для него — он знал это — не было в мире места важнее завода.

Невьяна прислонилась к косяку и смотрела на Савватия. Зачем она пришла на башню? Савватий не изменился. Поумнел, изранил сердце, но не изменился. И она тоже не изменилась. Её любовь не смогла умереть. Что же тогда ей надо от себя и от Савватия?.. Поневоле Невьяна вспомнила Акинфия Никитича. Тот бился за свои заводы как медведь за свою чащобу. А Савватий разжигал в душе бунт против заводов — как Лепестинья. Так на чьей же она стороне? Кого она любит? И почему?

— Я ухожу, — сказала Невьяна Савватию. — Нельзя мне здесь долго быть.

* * * * *

Куранты отбили полночь, но Акинфий Никитич ещё